Ларс фон Триер: Интервью: Беседы со Стигом Бьоркманом

Думаю, это связано с тем, что я вдруг понял — мы делаем фильм, который как камень в ботинке! Тогда, по крайней мере, лучше обратить это в преимущество. Но я и в самом деле думаю, что фильм должен раздражать. Это не так уж плохо. Скучно делать то, что никак не затронет зрителя.

А затем следует длинная сцена, где ты лежишь в ванне...

Да, кажется, это там, где я лежу и произношу монолог о вине...

Ну, я точно не помню, о чем ты говоришь, но вполне возможно, что о вине.

Нет, я-то мало что говорю, но к нам приходит консультант по винам и начинает вещать про свой предмет. Когда мы снимали эту сцену, он был пьян в стельку. Не помню, сколько вина он в себя влил, прежде чем мы начали снимать. Он купил нам виски на свои деньги, — приятно было видеть все эти ящики с виски, которые вносили в квартиру Нильса.

Но у тебя, по-моему, самые лучшие отношения с водой...

Ну да. Как видишь, мы поставили здесь, в доме, джакузи. Принимать ванну для меня огромное наслаждение.

Третий день называется «Германия» и начинается с перечисления названий немецких городов, так же как и в «Картинах освобождения».

Да, и тут мы заметили, что записываем их на портативной печатной машинке марки «Гермес». А портативный «Гермес» играет важную роль в «Хомо Фабер» Макса Фриша, любимом романе Нильса Вёрселя. Его потом экранизировал Фолькер Шлендорф, но странность в том, что никакой печатной машинки в этом фильме нет, так что Нильс счел его экранизацию неудачной.

Но в этой сцене вы говорите о главном герое будущего фильма, «добром Месмере». Он едет по Европе, охваченной болезнью, и должен встретить на своем пути кого-то, наверно теолога, чтобы дать вам возможность высмеять религию и образование и тем самым привнести в трагедию немного юмора. Каково твое отношение к религии?

Мои родители были ярые атеисты, для них атеизм практически стал религией. Поэтому эта тема у нас в доме была табуирована. Тем не менее я интересуюсь религией. Я верующий. Я принял католицизм, когда женился в первый раз. Моя тогдашняя жена Сесилия была католичка, и мои дочери крещены в католической вере. И я практикую эту религию. Я молюсь несколько раз в день.

Но потом я развелся, а это противоречит канонам католицизма. То есть разводиться можно, но нельзя потом снова жениться. Если только не удастся признать первый брак недействительным. Очень удобно иметь представителя Бога на земле в лице Папы. В итоге сама идея Бога приобретает вполне человеческое измерение. Все итальянское общество построено на принципе: ты — мне, я — тебе. Мне кажется, католицизм — очень человечная религия.

Ты обратился в католицизм в связи с женитьбой. Но ведь потребность в вере, в религии наверняка была у тебя и раньше?

Конечно. Потребность была всегда. Мне всегда хотелось подчиняться внешнему авторитету. Но это было чрезвычайно сложно, так как меня воспитали в непочтительном отношении к авторитетам. Благодаря такому воспитанию я осознал важность свободы вероисповедания. Мой отец, например, был ярым противником миссионерства, считал его грубым вмешательством в личную жизнь. Он каждый раз выходил из себя, когда в дверь к нам звонили свидетели Иеговы. А еще он ненавидел сборы пожертвований. При этом он работал в социальном департаменте, чья основная задача — заботиться о людях и удовлетворении их нужд. Однако он считал, что за это должны отвечать политики, а не благотворительные организации.

Ты играешь в фильме две роли — себя самого и доктора Месмера. Что ты думаешь об актерстве?

У меня не очень получается. Может, из меня и удалось бы сделать приличного актера, но на это потребовалась бы уйма времени. К тому же всегда очень нервничаешь, когда приходится браться за дело, в котором ничего не смыслишь.

Однако ты сыграл в собственных фильмах несколько небольших ролей — ночной портье в «Преступном элементе», молодой еврей в «Европе».

Это персонажи курьезные и скорее малосимпатичные. Тут я как Полански. Он предпочитает играть всяких проходимцев, а не героев. Чуточку эксгибиционизма можно себе позволить.