Лариса Рейснер

Узнают ли свои, не покажется ли чужой в предместьях его аристократическая тень, увидят ли действие за его насмешливой речью? Но как молод был Рудин в этот день своего второго дня рождения!

Грин трезвый, в невероятно высоком и чистом воротничке, который, впрочем, скоро снял и спрятал в карман, грел возле печки, полной трескучего пламени, свое веселое и безобразное лицо».

Александр Грин дал для журнала свой рассказ «Танец», который почему-то не был напечатан. Но продолжим читать роман дальше:

«Смелый путешественник, описавший жаркое небо и дикие леса юга из своей комнаты в желтых вонючих ротах и ни разу не видевший в жизни ни одного лица, действительно похожего на то, что ему снилось, – наконец, чувствовал великое успокоение, сумасшедший, он был среди своих… Наконец, его перо понадобилось… косые лучи, падая из-за разорванных обезумевших туч, озаряли трагическим блеском его любимый пейзаж: море, острова и людей лучшей породы.

…Кремков очень легко писал пародии, эпиграммы, гротески. Стихи были очень хороши, неприличны и прилипчивы: их невозможно было забыть. Еще лучше был сам Кремков, сидящий на корточках, с очень тонкими и яркими губами, красными от огня, в позе сатира, подобравшего под себя копытца, читающего анакреонический стих и почесывающего беспокойными рожками лохматый бок старого и благодушного пьяницы.

– Ал. Ал., я влюблен.

– Знаю, батюшка.

– А она меня любит?

– Она никого не любит, тем и хороша».

О судьбе Сергея Михайловича Кремкова после его письма Ларисе Михайловне в 1924 году мне ничего не известно, но Лариса на его письмо ответила, о чем написала в своем романе.

Следующий отрывок дает представление о матери Ларисы: «Екатерина Александровна в белом кружевном чепце, в свежих крахмальных рюшах, в которых терялись две насмешливые складки ее щек, тоже держала в руках свежий номер. Глаза ее бегали по строчкам, меняя выражение, и рука с поднятым кверху пальцем делала такие движения, точно она угрожала негодной конституции, и толстому декану, и Бальмонту – всем. Молодые люди стояли вокруг нее, визжали и неистово радовались. Многие из них печатались впервые, и подвижное лицо Екатерины Александровны было первое, на котором они читали свою победу. Каждый должен был сам прочесть вслух свое произведение».

Но сейчас пусть авторы «прочтут» то, чего не было на страницах журнала, – свои обращения к Ларисе.

Алексей Михайлов – «Обращение к самому себе»:

Размахи твоего резца,
Дружа с сатирою злодейской,
Зачем ваяют без конца
Не контур юного лица,
Но Кальмы профиль иудейский?

Рисуй Лариссины черты,
И после, перебрав тетради,
Ты, может быть, о Петрограде
Вздохнешь, промолвив: не укради
У Пушкина – и улыбнешься ты.

Сергей Кремков:

Вы увлекаете, как тайна,
Но в Вас таинственности нет.
В Вас сочетались так случайно
И модный вальс, и менуэт.

Ваш голос был невинно-звонок,
Но в Вашем взоре – ряд веков.
И сочетались в Вас ребенок —
И сфинкс египетских песков.

Ваш смех я слышал прихотливый,
Как ослепительный хрусталь,
А остроумием могли Вы
Затмить и госпожу de-Stael.

Неженский ум Ваш – покрывало,
Что скрыло чувств огнистых нить.
Ах, просто уважать Вас – мало,
И как-то стыдно полюбить!

Поэтических обращений к Ларисе у Сергея Кремкова – километры, выдернем еще несколько «верст»:

Но Вы, редактор, строгий критик,
В одном бессильны предо мной:
Пока из сердца жар не вытек,
Я буду помнить Вас – той… той…
Обычной барышней с ракеткой,
Мечтательной и робкой «деткой».

Иль «полудеткой»… все равно.
Я знаю сам, что Вы коварны,
Что Вы игривы, как вино,
Жестоки и неблагодарны.
Но все равно… мне не к лицу
Любить смиренную овцу.

И я люблю Вас: Вы смешали
И холод зимний, и огонь,
Великолепие печали,
И детско-милое «не тронь»,
Смешали ласки грез в постели —
И безмятежность колыбели.

Из рождественского номера процитируем несколько строк стихотворения «Мудрецы» Владимира Злобина, посвященного Михаилу Андреевичу Рейснеру: