Лариса Рейснер

Из-за большого количества желающих осматривать аэропланы было установлено время от 10 до 12 часов. В автобиографической повести «Рудин» Лариса спрашивает: «Видели Вы… тяжеловесные и вместе с тем невесомые остовы первых летательных аппаратов… смесь ржавых рычагов и воздушнейших, стрекозьих перепонок из слюды, стальной нити и шлифованного металла?» В 1925 году в Германии она посетит заводы Юнкерса, и в очерке о нем вспомнит полеты на Комендантском аэродроме: «Если когда-нибудь авиация была искусством, а не ремеслом, то, наверное, в те годы. Ею занимались мечтатели, спортсмены, авантюристы и настоящие мученики. Почти всякое состязание кончалось бедой. Два-три раза в день зрители, перескочив через загородки, бежали к месту, где посреди поля дымилась куча обломков… Человечество на бумажных крыльях, обрызганных кровью, пробивало себе путь к небу».

«Благородное безумие», так Лариса определяет страсть к полетам, охватило не только великих князей Романовых, но и высшее имперское офицерство Германии. Эти офицеры стали, по мнению Л. Рейснер, «лучшими кучерами международного неба». В дальнейшем, на фронте, Лариса не раз летала на аэропланах-разведчиках, в 1923 году – из Москвы в Нижний Новгород, в 1925-м – на пассажирском самолете по Германии. В 1926 году должна была лететь в Тегеран. О полете сохранилось несколько строк в очерке про Нижегородскую Всероссийскую выставку: «В мутном стекле впереди просвечивает профиль летчика, жесткая кожа его перчатки на руле. Пропеллер рвет воздух, рвет всякий ветерок в клочья. Скорость такая, которой уже не место на земле. За волной неистовой радости, за легкой тошнотой страха вдруг совершенно новое чувство: катастрофическая новизна впечатлений… 1400 футов высоты… 150 км/ч. Среди облаков, над облаками. Величественно и просто, но кажется, не вспомнить где и когда – поэты все-таки предугадали этот ход белых туч, проплывающих в пространстве мимо человека… Флотилии туч идут внизу, идут над головой… какими они в недосягаемой высоте проходили над Лермонтовым».

В 1920 году в недолгой дружбе Александр Блок и Лариса Рейснер, возможно, вспомнят любимый Комендантский аэродром и пророческое видение поэтов.

Глава 10 БЕСПОКОЙНЫЙ ПРОФЕССОР

«В порядочном обществе не повторяют сплетни без доказательств».

М. Рейснер. К Общественному мнению

Возможно, неделя полетов хоть немного успокоила стрессовое состояние семьи Рейснеров, которая переживала неожиданную, невероятную неприятность. В декабре 1909 года Михаилу Андреевичу стали известны слухи на его счет, почти два года ходившие по Петербургу, а в последние месяцы особенно интенсивно. Судачили о том, что профессор Рейснер предлагал свои услуги в письме охранному отделению Департамента полиции. В разных почтенных редакциях и академических кругах говорили со слов русских эмигрантов, эмигранты говорили со слов Бурцева, последний говорил со слов своих источников; эти в свою очередь говорили со слов охранников, и тут нить обрывалась. Охранники были неуловимы. Один молодой доцент Петербургского университета в сентябре 1909 года привез это известие из Парижа, ссылаясь на Бурцева, который издавал там газету «Общественное дело» и журнал «Былое».

Владимир Львович Бурцев (1862–1942) – известный общественный деятель, публицист. В 1880-х годах как народоволец был сослан в Сибирь, бежал оттуда за границу. Изучая историю русского революционного движения, составил сборник материалов «За 100 лет», изданный в Европе. С 1906 года начал кампанию по разоблачению провокаторов и агентов русской политической полиции. В 1917 году вернулся в Россию, обвинил большевиков, а заодно и Горького в шпионаже в пользу Германии. После Октября снова эмигрировал во Францию. Не принял революции большевиков, стоял за либеральное конституционное правление. Издал в Париже свои воспоминания «Борьба за свободную Россию». В 1928 году книга была издана в России под названием «В погоне за провокаторами» с сокращениями бесконечных повторов.

В 1907 году лето В. Бурцев проводил на даче в Териоках по пути в эмиграцию. Как он познакомился с Рейснерами, жившими на Черной речке, что привело их к дружеским чаепитиям с ним? Может быть, знаменитый Кёнигсбергский процесс в 1904 году, когда «я открыто обвинил наш дореформенный деспотизм», – писал М. Рейснер, – Бурцеву мы с женой осенью того же года (1907) оказали услугу, которая заставила его высказать несколько горьких слов по адресу нравов в русской общественной среде. Дело состояло в том, что один писатель в нашем присутствии весьма отрицательно характеризовал Бурцева и приписал ему неблаговидные поступки. Мы сочли своим моральным долгом не только протестовать против заочных обвинений, но и сообщить обо всем Бурцеву и дали ему полную возможность реабилитировать себя».