Largo

Пружанов ловким движением раскрыл швы грудной и брюшной полостей и сквозь разошедшуюся кожу показались землисто-серые и розоватые комки желудка, кишок, легких и сердца.

Понятые отшатнулись в ужасе. Могильный запах гниения стал гуще и противнее.

XV

Яков Кронидович с Аполоновым возились над трупом, Пружанов за столиком порывисто, протокольно писал то, что они ему диктовали. В светлой зале анатомического театра было тихо. Прозвучат громко сказанные слова диктовки, отдадутся эхом о голые стены и смолкнут. И слышно, как скрипит по бумаге перо протоколиста. Потом мягко, противным мокрым звуком шлепнут вынутые внутренности и скрипнет разрезаемая ткань. Кто-нибудь из понятых тяжело вздохнет. Зашепчутся Аполонов с Яковом Кронидовичем.

— Борщ… конечно борщ, постный борщ… Видите куски бурака и не переваренного картофеля… Чувствуете: — даже пахнет борщем… Пишите: — желудок средней величины. Слизистая оболочка его однообразно-грязна, буровато-желтого цвета… Стенки желудка средней толщины, мягки, повреждений слизистой оболочки и стенок не замечается… Содержимое желудка… В особой банке за печатью участкового врача… Около четверти стакана темно-серой пищевой смеси… В ней частицы бурака и картофеля… Не переваренные…

Опять молчание. Все трое — врачи и следователь, нагнувшись, осматривали труп. Понятым было за ними не видно трупа, и только зеленые пятки торчали между белых халатов и чуть шевелились точно живые.

— Тринадцать, — сказал громко Яков Кронидович.

— По-моему, коллега, четырнадцать, смотрите вот это…

— Это вместе с этим, вы понимаете, он колол режущим инструментом и попал на жилку — видите вена, скользнуло и разорвало кожу, будто два ранения, а удар один. Вы как, Михаил Степанович, полагаете?

Лысенко нагнулся и стал рассматривать голову мальчика и считать темные точки ранений, рассеянные по его виску.

— Тринадцать, — насчитал он. — Нет, пожалуй, четырнадцать.

— Спросим понятых. Пожалуйте сюда… Не бойтесь… Сколько ранений на правом виске?

Понятые испуганно мялись около тела:

— Тринадцать, — сказал один.

— Двенадцать, — сказал другой… Или… четырнадцать…

— Считайте лучше.

— Тринадцать… Тринадцать…

— Будем описывать каждое отдельно, — сказал Яков Кронидович. — Пишите, коллега: — на голове, при переходе лобной в теменную область, почти на границе волосистой части, имеются две слегка полулунных ссадины по три миллиметра длиною, без кровоподтеков…

Яков Кронидович диктовал подробное описание головы, изредка спрашивая у Аполонова:- «так»? Тот молча кивал головою.

— При переходе теменной в затылочную область, на три поперечных пальца сзади от темени, имеются три щелевидных поранения кожи, из которых два расположены сзади, проникающих через всю толщу кожи, а одно, расположенное спереди, представляется лишь ссаднением глубоким; от этого ссаднения второе щелевидное ранение отстоит на один сантиметр… Вы не знаете, Михаил Степанович, фотография трупа имеется?

— Как-же… При деле…Снято сыскной полицией…Яков Кронидович кончил диктовку наружных повреждений.

— Как думаете, коллега, если мы в присутствии господина следователя и понятых вырежем куски кожи с ранениями и препарируем их для предъявления на суде?

— Это будет отлично.

— Тогда и все спорные вопросы можно будет доказать на суде.

— Совершенно верно, коллега.

— Коллега, — обратился Яков Кронидович к прозектору, — когда кончите писать, мы с вами сделаем необходимые выемки. Ну-с — дальше… Вернемся к сердцу. Теперь оно должно нам досказать то, что достаточно полно и ясно сказали эти раны. Околосердечная сорочка почти по всей поверхности пропитана кровоизлияниями. На передней поверхности левого желудка сердца, в средней его части, в расстоянии полусантиметра от борозды имеется щелевидное ранение, длиною три миллиметра, окруженное кровоизлиянием… Крови в сердце найдено менее чайной ложки… Так-с…

Медленно, тягуче и нудно тянулись часы. Солнце стояло над фонарем и заливало труп светом, смягченным занавесками. Понятые задыхались. Они два раза выходили. Их лица позеленели, глаза блуждали. Наконец, после полудня, с телом покончили и сторож небрежно и грубо вкладывал вынутые внутренности обратно в труп, а прозектор кривой иглой зашивал грудь и живот.

Яков Кронидович с Аполоновым осматривали детскую расшитую по вороту и по краям черными и красными нитками рубашку, покрытую темно-бурыми каплями и потоками крови, черные «казенного» сукна штаны, с прилипшими к ним кусками глины, размоченной когда-то в крови.

— Хотя у меня и нет сомнений, — говорил Яков Кронидович, — что глина эта размочена именно кровью, однако, я попрошу вас доставить мне пробы для химического исследования. Так как кровь густеет быстро, то размочить глину она могла только там, где она была пролита, то есть на месте убийства.