Largo

— Прикажете чайку? — спросил денщик. Петрик с утра ничего не ел. «Это» — подумал он. — "окончательно прояснит мне мозги".

— Пожалуй… Дай, — сказал он.

"Если этого не было", — думал он, — "то вот, сейчас откроется дверь и войдет живой Портос. И по душе, на чистоту, по-офицерски, они переговорят обо всем. И о Валентине Петровне и о партии".

Головная боль утихла. На Петрика нашло чувство душевной размягченности. Недавней злобы как не бывало. Не было невозможности простить Портоса. После кошмара, ему стало казаться, что Портос и не так уже виноват. Хвастал тогда — ужасно не хорошо…. Ну и вино тоже… И песни… И с партией можно кончить без доноса… а по-хорошему… Полученные знания… к сведению… Если он что проболтал, так и они тоже. Вот и выходит: баш на баш — квиты… Он встанет и скажет: "Портос я шел убить тебя… Я уже убил тебя в моем сердце — прости меня… Но дай мне просить это прощенье по-настоящему. Давай — переговорим обо всем…. Ты был большим подлецом тогда, когда хвастал своею связью с Валентиной Петровной"…

А вдруг это вовсе не Валентина Петровна? — мелькнуло в голове у Петрика… "Но он сказал: "жена профессора"… И тогда так глупо пел Парчевский: — "брюнетка жена — муж брюнет, к ним вхож белокурый корнет"…

Опять путались мысли. Ясность исчезала.

В углу на камине стояли мраморные часы. На пестром красноватом мраморе артиллерист на коне с банником в руке. Подарок Портосу артиллерийского дивизиона, где он служил. Часы били мелодично и раз и два. Все длиннее были отсчеты их ударов. Петрик прислушался: десять часов.

Денщик заглянул к нему.

— Не идет что-то их благородие, — сказал он.

— Да, вот что милый… Я знаю еще, где он может быть. Я проеду туда. А если мы разминемся, скажи его благородию, что я сейчас вернусь и прошу меня подождать.

Опять Петербургские, уже ночные улицы. Реже стал туман. Мокрый снег нападал на улицы, и они серебряными дорогами уходили вдаль. Лошади скользили на торцах. Черный след вился за колесами. Все падал снег.

Кирочная 88… Петрик сразу узнал дом, не глядя на номер. Дворник в стороне он ворот подметал с панели снег. Петрик быстро и незаметно вошел в ворота. Он подошел к высокой двери. Той двери. Она легко подалась и раскрылась по-прежнему. Ярко была освещена лестница. Петрик позвонил… Тишина ответила на короткое дребезжание колокольца.

Он позвонил еще и еще, и все напряженнее и страшнее становилась томительная тишина за дверью.

Никого не было.

Или, если и был там Портос, — то уже не живой, а мертвый.

Показалось, что холодом смерти веет, несет из-за двери. В дверные щели задувает покойником.

Петрик тихо стал спускаться.

В воротах он столкнулся с дворником.

— Долго разговаривать изволили с господином офицером, барин — сказал дворник.

— А?… что?… да так! — как-то испуганно сказал Петрик и проворно вышел на улицу.

Петрик опять поехал на Сергиевскую в надежде встретить живого Портоса.

Он уже тревожился за него. Денщик встретил его словами:

— Его благородие еще не вернулись, — и денщик был этим, казалось, обезпокоен.

— Я подожду.

— Пожалуйте-с!

Долгая, осенняя ночь тянулась безконечно. Петрик провел ее без сна, неподвижно сидя в кресле. Когда настало утро, он позвал денщика.

— Вот, что, милый, — сказал он. — Я больше ждать не могу. Я сегодня еду в полк. Мой отпуск кончается. Я едва поспею во время. Дай мне бумаги и перо, я оставлю их благородию записку.

Петрик тщательно написал: — "Милостивый Государь, Владимир Николаевич, — я был у вас. Я ждал вас целые сутки… Вы понимаете, что такие дела так не кончаются. Только смертью вы можете искупить… Ведь вы все-таки офицер!"…

Не выходило письмо. Сказать надо было так много. Написать — ничего нельзя. Все равно. Портос поймет. Петрик подписал — "Мариенбургского драгунского полка штабс-ротмистр Ранцев" и, не проставив числа, заклеил конверт, отдал денщику и в десятом часу утра, по первопутку, — за ночь нападало снега и подморозило — поехал в гостиницу за вещами, а потом на вокзал.

Он возвращался в свой родной полк, все предоставив судьбе и офицерской чести Портоса.

IX

Валентина Петровна сейчас же и очнулась.

— Таня, — сказала она, — ты его видела?

— Очень даже видела, — сказала Таня. — Стоят в дверях, я и пройти не могу.

— Так… — медленно протянула Валентина Петровна. Она с мольбою смотрела на Таню. Глазами она просила у нее помощи, — Таня, когда ты пробегала через переднюю, там были его пальто и сабля?.. Ты ведь открывала же ему дверь?

Лицо Тани побледнело.

— Я думала, барыня, вы ему открыли — я думала: он с вами пришел…. Его пальто там не было… Господи!.. Ужас какой!.. Не случилось ли чего с Владимиром Николаевичем?

Валентина Петровна тяжело вздохнула. Ей казалось теперь все страшным в ее уютной любимой спаленке. Если бы пошевелился комод, или вдруг с треском раскрылись бы дверцы шкапа, — она бы не удивилась…

— Таня!.. что же это?… Не покидай меня, Таня.

Несколько минут Валентина Петровна сидела неподвижно в кресле и смотрела на Таню, стоявшую у дверей. Диди успокоилась и ласково ворча, точно мурлыча, прыгнула ей на колени. Валентина Петровна гладила ее нежную шерсть. Это ее успокаивало.