Ларец Самозванца

Тут он заметил, как изменилось лицо пана Романа, но прежде чем успел оглянуться, пан Роман сорвался с места, чуть ли не перепрыгнув через костёр. Впрочем, даже шум его движения не смог заглушить шороха быстрых, лёгких шагов, как будто кто-то быстро, почти молниеносно удалялся от костра. Обернувшийся пан Анджей увидел только, как рухнул вниз, отделяя внутреннее помещение от внешнего мира, полог палатки. Ну, и само собой разумелось, вряд ли пан Роман побежал бы за Зариной... пусть та почти в открытую крутила молодым хвостом перед паном... Пусть даже пани Татьяна была слепа и ничего не замечала... или предпочитала не замечать.

-Так на чём бишь я остановился? – нисколько не смутившись тем, что слушатели растеряны и вряд ли горят желанием продолжать их беседу, спросил пан Анджей. – Ах да... Так вот, что же тогда сделал пан Лешек...

2.

Взрыв хохота, донёсшийся от костра, ворвался в палатку сразу следом за паном Романом. Потом полог опустился... но веселье казаков было столь буйным, что слышно было так, будто боярыня по-прежнему стояла у костра. При воспоминании о дерзких словах, высказанных при всех паном Анджеем, о том, что пан Роман даже не подумал возразить своему приятелю и собутыльнику, у Татьяны немедленно вскипели слёзы на глазах. Нет, она не была достаточно терпелива, чтобы сносить такие оскорбления! И – да, пану Роману придётся в полной мере заплатить за то, что он, именно он оскорбил её, даже не подумав встать на защиту. Что пан Анджей... Он – дурак и пьяница, не способный всерьёз задуматься над словами, которые слетают с его болтливого языка! Ему простительно брякнуть, не подумав толком! Но почему же смолчал пан Роман?! Она-то поверила в его нежность, в его любовь...

-Почему ты смолчал? – резко спросила она, разворачиваясь и, в упор, глядя в его глаза.

-Почему? – вздохнув, устало переспросил тот. – Дорогая моя, но ведь ты знаешь, я... А впрочем, ты права – я зря смолчал. Я должен был осадить Анджея... Но ведь он не со зла! И вряд ли он говорил о тебе... Да я уверен, что это не так! Пан Анджей очень хорошо относится к тебе. С чего бы ему оскорблять тебя?!

-Но он, тем не менее, оскорбил! – возразила возмущённая Татьяна. – А ещё больше оскорбили вы, не оспорившие его слов! Как будто он прав!

-Я не говорил этого! – быстро возразил он. – И даже не думаю так... Татьяна! Ну как, как ты прикажешь доказать тебе свою любовь, если за всё время, что мы едем вместе, мы не перекинулись и двумя дюжинами слов? Хотя у тебя есть лошадь, ты предпочитаешь передвигаться в возке и выходишь на остановках... чтобы сразу же укрыться в разобранной для тебя палатке! Что происходит, любимая моя?

-А происходит то, что и должно! – сердито ответила Татьяна. – Знаешь ли, такая дорога тяжела для женщины, тем более что для меня она впервые. Я никогда прежде не покидала Москвы так надолго, да и не ездила так далеко! И ты хочешь, чтобы я не уставала? Ко всему прочему, мне тяжело... Я ведь теперь грешница, Роман, жуткая грешница! Мне приходится думать о том, что в Москве остался мой муж, с которым я венчалась в церкви, а впереди меня ждёт... А что меня ждёт у тебя, в Смородиновке? Я не могу стать твоей женой, я уже венчана и муж мой жив. Солгать перед Богом и людьми? Нет, я не согласна... Я уже жалею, что согласилась на это безумие, пан Роман...

Прежде, чем она успела продолжить, пан Роман уже стоял подле неё и ладони его впервые за поход нашли место на её талии и под затылком. Татьяна дёрнулась, но как-то неуверенно, слабо. И почти не сопротивлялась, когда пан Роман привлёк её голову к себе и жадно, готовый побороть сопротивление с её стороны, впился губами в её губы. Да, сопротивления не было. Но не было и ответа. Губы Татьяны оставались безжизненными, вялыми... пусть и покорными. Дикое возбуждение, охватившее пана Романа, медленно покинуло его. Мрачный, он прервал поцелуй и пристальным взглядом уставился на возлюбленную.

Она стояла перед ним, бледная и спокойная. Слишком бледная и слишком спокойная. Как будто на что-то решившаяся. Пан Роман – с испуга – окончательно потерял голову... Резко шагнув вперёд, он вновь привлёк боярыню к себе, но на этот раз поцелуем не ограничился. Она оставалась покорна, даже когда он, уже не борясь с захлестнувшим тело и душу желанием, стягивал с неё исподнюю рубаху и валил на шкуры, служащие постелью. Она, впрочем, никак не помогала ему и даже сопротивлялась – самую малость, лишь обозначая сопротивление, давая понять, что она не согласна подчиниться. И лишь однажды подала голос – тихо застонала, когда пан Роман, слишком разгорячившийся, чтобы быть осторожным, резко вошёл в неё...