Ларец Пандоры (СИ)

— Я не шучу, — пригрозил гоминдановец. Линь счёл за лучшее подчиниться. Бросил винтовку в сторону и подошёл к Ляо, медленно повернулся. Перед ним стоял крепкий мужчина тридцати пяти-сорока лет. Широкая переносица, грозные, выступающие вперёд надбровные дуги превращали его и без того маленькие, далеко посаженные друг от друга глаза в бусинки. Большие потрескавшиеся губы и римский нос придавали китайцу сходство с европейцами. Он пристально смотрел на Линя. Юн чувствовал себя неуютно, но не отводил взгляд.

— Ты командир коммунистов? — спросил третий гоминдановец.

— Да, — подтвердил Юн.

— Как тебя зовут?

— Линь Юн. Твои убили наших товарищей?

— Пу, я же говорил тебе, — вмешался Ляо. — Они не при чём! Те, другие, они приходят ночью, нападают из тени.

— Не лезь, — оборвал его ведущий допрос гоминдановец.

— Он говорит правду, — оживился Линь. — Я видел их, когда спускался по выступу к расщелине. Они увязались за мной, лишь вопрос времени, когда отыщут нас.

Пу с сомнением посмотрел на Линя.

— Где остальные члены твоего отряда?

— Один убит, остальные пропали среди ночи.

— Как и у нас! — воскликнул Ляо.

— Ты услышал историю Ляо и решил обдурить нас, так ведь? — спросил Пу.

— Нет, — ответил Линь. — Даю слово, они идут сюда.

— Нам нужно уходить, Пу, — стал клянчить Ляо. — Неужели ты не видишь, он не врёт!

Пу вздохнул, опустил винтовку.

— Будь что будет, — сказал он. — Нужно приготовиться к обороне. Я вовремя вытащил патроны из его винтовки, — Пу кивнул в сторону поверженного Ли. — Иначе он бы точно тебя убил. Почему не стрелял?

Линь пожал плечами, поднял винтовку с земли, закинул её за спину.

— Нужно связать Ли. Когда он очухается, непременно бросится на меня, — заметил Линь.

— Поступай, как знаешь, да поторапливайся, — Пу посмотрел вдаль. — Если хотя бы половина из того, что рассказывал Ляо правда, нам лучше уйти отсюда.

— Верёвки не найдется? — спросил Линь.

— Сейчас принесу, — отозвался Ляо и бросился вниз, к пещерам.

— Поторопись, — напомнил Пу, тоже стал спускаться.

Линь развернулся спиной к лощине и посмотрел вдоль ущелья. Как скоро преследователи отыщут пещеры? Поборов дрожь, Юн снова посмотрел вниз. Он определенно их видел. Только когда? Пока он размышлял, вернулся Ляо с верёвкой. Они завязали руки Ли у него за спиной и, подняв потерявшего сознание гоминдановца с земли, начали спуск.

Глава 14

1

13 апреля 1935 года. Соединенный Штаты Америки, Нью-Йорк.

Платон Прохоров сидел в спальне своей квартиры и в сотый раз перечитывал письмо следующего содержания: «Ваши дочери у нас. Мы хотим получить сведения, которыми Вы располагаете, относительно шкатулки, некогда принадлежавшей Вам. В первую очередь нас интересуют бумаги, которые, как Вам наверняка известно, связаны с этой вещью. Придите сам или пришлите Вашу жену на следующий день с момента получения письма в четыре часа вечера на угол восемьдесят пятой и Сивью-авеню. Наш человек встретит Вас или Вашу супругу. Выполняйте всё, о чём он Вас попросит, и очень скоро Вы снова увидите Ваших дочерей. Не смейте обращаться в полицию или к частным детективам. Дело только осложнится и единственные, кто от этого пострадают, будут Ваши дети. Даём слово, пока Вы неукоснительно следуете нашим требованиям, девочки в абсолютной безопасности. Надеемся на Ваше благоразумие и не меньше Вашего желаем поскорее со всем этим покончить».

Вчера вечером, когда стало ясно, что дочери пропали, Дарья носилась из угла в угол и готова была рвать на себе волосы, а камень, обёрнутый листком с посланием, забросили в открытое окно. К несчастью, Прохорова первая отыскала его и прочитала письмо. Она пришла в бешенство, стала во всём винить Платона, хотела звонить в полицию, но муж ей не позволил. Прохоров решил, что имеет дело с организацией, а не одиночкой. Письма, в которых расспрашивали об украденных у Линя бумагах и шкатулке, стали приходить с завидной периодичностью около трёх-четырёх лет назад. Прохоров не придал им никакого значения. Истинную ценность шкатулки он выяснил в Лондоне, когда показал её оценщику.

— Самое большее, что за неё получится выручить — фунт, — сказал оценщик Платону. Прохоров стал настаивать, просить приглядеться. — Уверяю вас, я не ошибся. Этой вещице не может быть больше десяти лет. Ума не приложу, с чего вы сочли её древней?