Ларец Марии Медичи

– Да. Очень может быть… – тихо произнес Михайлов и отер лоб. И вдруг, словно высвободилась в нем какая-то до отказа натянутая пружина, он сцепил руки в единый кулак и, болезненно сморщившись, уперся в него зубами. – У меня было подозрение… – раскачиваясь, сказал, будто простонал, он. – Я же видел и это вохрение жидкой плавью, золотистой охрой с подрумянкой по светло-оливковому санкирю! А белильные оживки, мелкие такие, реденькие, нанесенные короткими штришками? Я же сам говорил, что она какая-то первозданная. Эта голубизна на хитоне исконная какая-то… И серо-синие пробелы на мантии левого ангела… Но поймите же: она ведь так хорошо сохранилась! Есть бесчисленные подражания, многочисленные копии… Да и не верю я, что можно случайно, у какой-то старухи, купить за двадцатку пятнадцатый век!.. Не верил… – Голос его упал.

Люсин удивился, что Михайлов сказал почти то же, что и профессор-эксперт. Оба они сказали «не верю». И Женевьева – он тут же вспомнил – тоже, кажется, сказала так.

«Может, в этом все дело? Это “не верю” продиктовал им профессиональный опыт, притаившиеся где-то на дне души разочарования, развеявшиеся надежды. Безусловно, искренне… Но профессор сказал, не видя доски. У этого же она была черт знает сколько. Впрочем, профессорское звание тоже не даром дают…»

– Значит, если я правильно вас понял, – Люсин опять взял ручку, – вы обманулись в этой иконе?

– Да.

– Хорошо. Так как вы отвечаете на вопрос о древности?

– Отрицательно. Я не знал.

– Это было во вторник?

– Что?

– Продажа иконы.

– Да, во вторник. Часов около четырех.

– Ваш сосед был в то время дома?

– Не знаю… Не помню…

– А что вы делали после того, как иностранец ушел?

– Поехал к одному старичку-коллекционеру, к Дормидонтычу. Это можно проверить…

– Когда вы ушли от него?

– Часов в семь.

– Как вы провели среду?

– Среду?

– Да, что вы делали назавтра, после продажи?

– В среду?.. Постойте! Кажется, я был весь день дома. Отделывал интерьер.

– Кто-нибудь может это подтвердить? Лев Минеевич?

– Не знаю, право… Возможно. Мы уже так привыкли к совместному существованию, что перестали замечать друг друга. Я по крайней мере… И он, наверное, тоже… Хотя именно в тот день – да, совершенно точно, в среду, часов около пяти, – ко мне приходил Кирилл Анатольевич Воздвиженский!

– Кто он, этот Воздвиженский?

– Проректор духовной академии.

– Он согласится подтвердить, что приходил к вам?

– Я так думаю! Он же действительно приходил. Лев Минеевич, вспоминаю теперь, даже открыл ему дверь.

«В таком случае у тебя железное алиби. И на вторник и даже на среду… Как я и ожидал, налицо алиби…»

– Как, где и когда вы познакомились с иностранцем?

– В комиссионном на Арбате, в понедельник, совершенно случайно разговорились.

– Вы продолжаете настаивать на прежней версии?

– Не понимаю…

– О случайном знакомстве в магазине я уже слышал от вас в первую нашу встречу.

– Ну и что? Как было, так и говорю.

Люсин чуть приподнял брови и повел плечом, всем своим видом показывая, что лично ему совершенно безразлично, врет Михайлов или же говорит правду.

– Я же вам правду говорю! – наклонился к нему Михайлов.

– Сколько раз вы встречались с ним после знакомства? – Люсин словно не обратил внимания на эти слова Михайлова.

– Один-единственный раз, у меня на квартире.

– Что вы можете сказать по поводу его исчезновения? Что знаете об этом?

– Абсолютно ничего. Я к этому не причастен.

– Он не делился с вами планами на будущее? Не говорил, к примеру, как собирается провести завтрашний день?

– Нет. Мы говорили только об искусстве.

– Где вы приобрели эту икону?

– У одной старухи. Купил.

– За сколько?

– Не помню… точно. Задешево.

– Только что вы упомянули, что не верите в древние иконы, которые можно случайно купить у старухи за двадцатку.

– Разве?

– Представьте себе.

– Ну, двадцатку я употребил в фигуральном смысле, в том смысле, что дешево.

– А продали за пятьсот… Вы часто так продавали иконы?

– Нет. Это был первый и последний раз.

– А покупали?

– Я, знаете ли, чаще меняюсь.

– Это как понять?

– Старухи любят яркие, новые иконы, без дефектов и охотно отдают за них старые образа. Порой ведь берешь совершеннейшего кота в мешке – абсолютно черную доску! Никогда заранее не знаешь, что из нее получится. Отмоешь, потратишь время и труд, там, – он развел руками, – только пятна облупленной краски и дырки от оклада.

– Вот вы то и дело говорите: «Старуха, старухи…» Это основная ваша клиентура?

– Нет, конечно… Но с ними, естественно, чаще всего приходится вести дело. Да и кто в основном вокруг церквей трется? Старухи опять же…

– А у вас какие дела с церковью?

– Я же реставратор!

– Кто назначил цену за «Троицу»?

– Я.

– И он сразу согласился?

– Сразу. Сам даже взял стремянку и полез снимать.

– Видимо, не в пример вам он правильно распознал ценность вещи.

– Вряд ли…

– Почему вы так думаете?

– Они там, за рубежом, наслышаны о русском Эльдорадо, думают, что у нас Византия чуть ли не на улицах валяется. Купит какой-нибудь дурак попорченную доску восемнадцатого века, а дома у себя кричит, что это Рублев или Дионисий.

– А вы-то откуда знаете?

– Люди говорят.