Ларец

Машенька с досадою отстраняет исчерканную розоватую бересту. Отчего так томительно ей воспоминанье о том разговоре? Диво ли, когда вьюноша похваляется? Перед кем же ему себя ученым показать, как не перед невестою? А что ученей он ее, так и то вить правда. И прилежен Борис в учении, в том ему не откажешь. Всегда его за смышленость хвалили дьячки, а уж как стал заниматься с ним новый духовник отец Аркадий, так уж и вовсе не оторвать его от уроков. Не грамматикою с арифметикой они занимаются, а высоко парят в познании Божественного. Десятой доли ей, Маше, не понять в их разговорах о Троичности Божества. Даже и сотой. Вроде как спорят о чем, а может, отец Аркадий спорит с кем еще, да объясняет то ученику своему?

Так что ж ей, глупой, не по нраву? Что жених ее не только красив ликом, но и благочестен так, что даже дряхлая бабка Серафима умиляется сердцем?

Вот и сегодня отец Аркадий придет после полудня. Ну и хорошо, что придет. Величествен, но не суров отец Аркадий. Всегда найдет доброе слово даже для малютки Соломонии. Бывает, что бражничают святые отцы сверх меры, бывает, что в гневе и руки распускают на прихожан. А про него со всех сторон доброе слышно. А вить мог бы возгордиться, прислан из Москвы всесильным дьяком Федором Курицыным, приближенным советником самого Великого Князя Иоанна Васильевича. Хорошо, что выделяет батюшка Бориса.

Стоило б взять да подслушать, о чем наедине они говорят? Да ума она лишилась, что ли? Стыд-то какой! Зачем ей вытворять такое? Что за заноза такая засела в щасливой Машиной жизни? Что за невнятные сомнения гложут ее душу?

Она положит им конец! Чего ей грозит — положим, послушает она тайно мудреный урок, соскучится до смерти, в другой раз не захочет. А на душе станет спокойно. И больше она никогда так поступать не станет. Никогда.

Глава XIV

Солнце, перевалившее за полдень, играет разноцветными сполохами в снятом молоке опалов. Ветви дерут одежду, хорошо, что толстые чулки защищают от крапивы. Машенька крадется вдоль стены. День теплей летнего, утренний туман растаял без следа. Окна растворены в сад. Вот и окно горницы Бориса.

Внутри так тихо, что слышен скрип гусиного пера — в отличье от Машеньки Борис умеет выводить, не сажая сок чернильных орешков безобразными пятнами, яркие черненькие буковки. Молодец он, право, молодец!

Но вот заскрипела дверь, прекратился скрип, торопливо стукнула скамейка, отодвинутая от стола.

— Благослови… — Борис произнес какое-то несуразное слово, но Машеньке удается догадаться, что это, верно, «батюшка» на греческом либо латинском языке.

— Благословляю и хвалю, что переписываешь ты книгу «Махозор».

— А в монастыре Кирилловом так и не знают по сю пору, что сие за книга? — Борис негромко засмеялся.

— Есть уже у нас монастыри, где знают все. Советник Иоаннов и сноха его Елена держатся нашего учения, дитя мое. А вить от вдовой княгини зависит, как будет воспитан отрок Димитрий, венчанный дедом на царство. Пятнадцать лет невидимой брани — и мы побеждаем. Едва ль теперь можно нас остановить. Но не об том сейчас речь. Сын мой, по-прежнему ли сердце твое дерзновенно?

— Я ищу могущества и знания, я все отдал бы ради них!

— Отдашь, быть может. — Ласковый голос отца Аркадия стал насмешливым. — Но переступишь ли через себя самого, не побоишься ли нарушить запреты, впитанные с материнским млеком? Только избранный способен на это. Воистину, нарушить запреты — значит победить страх. Это очень страшно, вьюноша.

— Я страшусь только одного — не получить власти над живыми и мертвыми, коей ты поманил меня, учитель. Я хочу знать о людях тайное, чтобы управлять их волей! А страх — разве доселе я выказывал его? Разве не перевернуты у меня на ночь иконы? Разве не надругался я над нательным крестом?

До сего мгновения Машенька не понимает ничего. Теперь ее словно окатывает из раскрытого окна ледяной водою — кожа покрывается пупырышками озноба. Как это — надругался над крестом? Борис, ее жених? И говорит сие священнику? Нет, верно, она что-то не то подумала.

— Бросить вызов святыне — лишь полстраха. Настоящий страх — переступить через то, что кажется противным, внушено как мерзкое. Ты добыл уже собаку?

— Да, я привязал щенка в надежном месте. Он под рукою, чуть понадобится.

Щенка? Не о Глазке ли речь? Зачем Борису щенок?

— Но зачем мне собака, учитель?

— Съесть ее.

— Вы смеетеся надо мною? — Голос Бориса дрожит.

Дрожит и Машенька. Колени ее подогнулись, и она сидит под окошком на корточках. Крапива хлещет ее руки, но она не замечает жжения.

— Тебе страшно?

— Нет!!

— Все ль ты приготовил другое?

— Я нашел недавнюю могилу.

— Это хорошо. Недавние мертвецы говорят отчетливее.

— Но сока виноградного я не добыл, только вино.

— Вино? Вино не подходит, ученик, запомни это навсегда. Брожение — жизненная сила, она противна тому, кто хочет подчинить своей воле мертвое начало. Я держу у себя запас небродившего сока, и сам стряпаю недрожжевой хлеб. Все это понадобится тому, кто хочет поднять мертвеца. Ты воистину дерзновен, ведь есть иные пути овладения тайнами, чем некромантия.