Лапти

Алексей оглянулся на избы. Показалось ему, что у всех вдруг зажглись огни, все открыли окна, высунулись и, показывая на Алексея, смеются. Закурил папиросу, но тут же смял ее в пальцах, не чувствуя ожога.

Вышла Дарья с другой стороны мазанки. Поправляя на ходу кофту, она оглянулась на свою избу и, как бы оправдываясь проговорила:

— Я ведь спать шла.

— Ничего, — ответил ей Алексей.

— В сенях я легла, да мухи не дают.

— Ничего, — повторил еще и взял ее ладонь в свою руку.

— Мы куда? — спросила Дарья, когда уже подошли к церкви.

— Так… пройдемся, — неопределенно ответил Алексей.

На голове ее кружалом повязан платок. Чуть виднелись концы узла. Вся ее статная фигура с упругими, крепкими мускулами все больше раздражала Алексея, заставляя учащенно биться сердце. Он шел и не отдавал отчета, что отвечает и что ему говорит Дарья. Да и она, сначала рассказывавшая, как работали в поле, кто с кем косил, тоже, видя Алексея в таком состоянии, умолкла. Зябкая дрожь его передалась и ей, по она следила за каждым его движением, и когда тот свернул в переулок, круто остановилась.

— Куда?

— Пойдем! — настойчиво проговорил Алексей.

— Я… не пойду. Домой надо.

— Домой? Ты не пойдешь домой.

Тогда вырвала руку, оттолкнула его. Погрозилась пальцем и прошептала:

— Это ты брось…

Стояли друг от друга поодаль. Алексею хотелось крикнуть так громко, чтобы слышали все, но о чем крикнуть, не знал. Повернулся и, не оглядываясь, пошел один. Дарья видела удаляющуюся спину Алексея, равномерную раскачку плеч, и ей стало тоскливо, захотелось вернуть его, походить с ним еще, поговорить, но… боялась этой дрожи, этого страшного трепета жарких рук. И к ужасу заметила, что у самой — от испугу, что ли, — дрожат ноги и необыкновенная тяжесть во всем теле.

— Алеша!

— Ну!

— Ты… уходишь?

— Да! — резко отозвался он.

— Иди, иди… Не спотыкнись.

И обидчиво рассмеялась.

— Хорош! Я прогуляться с ним пошла, а он меня в переулке волкам на съедение оставил.

Помолчав, как-то по-особенному, таинственно окликнула:

— Подь-ка…

Алексей вернулся, взял ее за руку, и она пошла туда, куда ее повел.

…Утром встал поздно. Слегка кружилась голова, тонко ощущался острый и чужой запах пота. На белой наволочке подушки, изогнувшись, лежал тонкий черный волос.

В дверь просунулось лицо Петьки. Он долго смотрел на Алексея, потом пытливо спросил:

— Ты ничего не знаешь?

— Нет, — испугался Алексей.

— Эх, соня!

— А что?

— Землемеры приехали!

…Артельщики сортировали рожь на семена. Крупное, отборное зерно тяжело ложилось на торпище. Егор проверял сошники у сеялок, регулировал выбросную шестеренку. Кривой Сема брал отсортированную рожь на ладонь, встряхивал и тяжело вздыхал.

— Ты что? — спросил Ефимка, вертя сортировку.

— Жалко. Само чолышко [3] и на семена.

— А по-твоему охвостьем [4] засеять? Засеешь хорошим, и получишь хорошее. Погляди, сколько вниз дохлого зерна отошло.

Дробно стучал «триумф», вскидывал непокорными космами Ефимка, засыпал рожь кривой Сема.

…А вдоль гумен, окруженные толпой ребятишек, ходили землеустроители. Впереди, на далеком расстоянии, виднелся мужик, державший высокий шест с белым, трепыхающимся флажком. На него направлял трубу теодолита молодой парень в комсомольском костюме и то махал, чтобы мужик двинулся вправо, то показывал рукой влево.

— Лента, пошел! — кричал ом двум мужикам, тащившим за собой десятиметровую металлическую ленту.

— Сколько у тебя? — обращался к мужику, собиравшему колышки.

— Девять, Иван Семеныч.

— Девяносто.

Старший производитель работ, а с ним Лобачев, Митенька и другие мужики шли сзади. Митенька оживленно что-то рассказывал и то и дело подбегал к землеустроителю-комсомольцу, пробовал заглянуть в его записную тетрадь, пялился на мужика с флажком и, наконец, попросил:

— Дай-ка мне поглядеть в трубу.

— Пожалуйста, смотрите!

Митенька сожмурил левый глаз, прицелился, долго смотрел и расхохотался.

— Ты что? — спросили его подошедшие мужики.

— Он там с вешкой-то вверх ногами стоит.

— Только это и увидел?

— Больше ничего, — ухмыльнулся Митенька.

Артель уполномоченными к землеустроителям назначила Алексея с Петькой, но они, узнав, что работа пока шла подготовительная, не ходили с ними. Только когда землеустроители произвели обмеры и подсчитали все количество надельной и усадебной земли, установили разверсточную единицу, возле дома Лобачева было созвано общее собрание.

На крыльцо, тяжело отдуваясь после сытного у Лобачева обеда, вышел производитель работ Грачев Александр Иванович, старый землемер, отрезавший когда-то леонидовским мужикам отруба. Он отерся большим, с цветными каемками, платком и окинул собрание ленивым взглядом.