Лапти

В окна, как мухи на мед, налипли бабы и девки. Не спуская глаз с приезжего гостя, они чуть прислушивались к разговору, который шел в избе, и все, что удавалось им видеть и слышать, пересказывали друг дружке. Знали, сколько на столе было тарелок с колбасой, ветчиной, рыбой, сколько бутылок вина, сколько яиц съел Алексей, в какой рубашке он сидит, как причесался, что говорит и о чем спрашивает других. Знали, какие подарки привез ребятишкам, какой материи снохе, отцу, и сколько все это ему стоило.

В избу Петька с Ефимкой не решились идти. Постояв у окон, Петька, упершись руками о плечи девок, поднялся и заглянул в избу. Оттого ли, что девки под тяжестью его тела взвизгнули, или само собой уже так вышло, но в тот момент, когда он взглянул на Алексея, тот обернулся к окну. Мигом, словно девичьи плечи накалились добела, съехал Петька на землю и на вопрос Ефимки: «Какой он?» — определил:

— Тонкогубый.

— А вы губошлепы! — сердито заявила им чья-то девка.

— А тебя не спрашивают, и молчи, — огрызнулся Петька.

После утомительной дороги, да к тому же все еще чувствуя слабость от болезни, Алексей несколько дней никуда не выходил. Лишь через неделю решил ознакомиться с жизнью села.

— Здравствуй, Степан, — как со старым товарищем по годам и по фронту, поздоровался Алексей с председателем сельсовета Степкой Хромым, зайдя туда утром.

— Здорово, Матвеич… Проходи, садись… Как дела? Что новенького?..

Алексей усмехнулся:

— А разве старое все известно?

— Про чего ты? — не понял Хромой.

— Ты спрашиваешь про «новенькое». Может быть, еще спросишь, будет война или нет?

— Привычка такая.

За столом напротив — секретарь сельсовета, лысый старичок. Видно было, что он или с похмелья мучился, или не выспался.

Хромой положил руки на стол и, глядя в окно, скучно произнес:

— Видно, опять дождь пойдет…

— Не будет дождя! — сурово заявил секретарь. — Перед мокрой погодой у меня спину ломит.

Алексею хотелось расспросить Хромого о делах сельсовета, о работе ячейки коммунистов, комсомола, кооперации, но он увидел, что об этом можно кого угодно спрашивать, только не Хромого. Он явно уклонялся от разговоров на такие темы и сводил на другое. Молча повернулся и, слыша за спиной облегченный вздох Степки, ушел.

«В клуб зайду», — решил он.

О клубе ему кое-что говорили и особенно хвалили Петьку, заведующего. Алексей помнил его совсем маленьким, когда их отец жил еще с семьей.

— Здравствуй. Кажется, Сорокин?

— Он самый, — ответил Петька.

— А меня знаешь?

— Знаю.

— Что ты тут делаешь? — кивнул Алексей на шкаф.

— Так себе… новые книги на карточки переписываю…

Отвечал Петька сухо. Это сразу бросилось в глаза Алексею, и он сопоставил брата, Хромого и Петьку. Все они относились к нему с какой-то настороженностью.

С несколькими парнями ввалился Ефимка. И они, как показалось Алексею, тоже смотрели на него исподлобья.

Чтобы прервать молчание, Алексей, повернувшись к Петьке, заметил:

— А библиотека у вас недурная.

Такая похвала была лестна Петьке, но он, переглянувшись с Ефимкой, возразил:

— Чего же тут хорошего?

— Для деревни очень прилично.

— А до города где нам… Мелко плаваем, по сухому берегу пузо трем.

Алексей не подал и виду, что Петька «задирает».

— Ясно, — согласился он. — До города очень далеко.

— Вот, — подхватил Петька, — поэтому наша молодежь как чуть, так и в город бежит.

— Правильно! — и с этим согласился Алексей. — В деревне быстро надоедает и становится скучно.

— Не скучно, а с тоски сдохнешь.

— Говори, говори, товарищ Сорокин! — обернулся к нему Алексей.

Петька смущенно улыбнулся.

Однажды утром Кузьма собрался ехать на мельницу. Алексей стоял на крыльце и скучающе наблюдал, как брат, ныряя в амбар, выносил оттуда мерой рожь, каждый раз стукаясь о притолоку, как увязывал воз, стягивая полог канатом, потом, ворча на мерина, принялся запрягать лошадь. Из сеней вышел отец. Шугнув кур, копавшихся в завальне, он прошел к Кузьме, поговорил с ним о чем-то, затем игривым голосом, каким разговаривают с маленькими, обратился к Алексею:

— Слышь-ка, сынок, поезжай с Кузьмой на мельницу, промни бока.

— Что ж, с удовольствием! — ответил Алексей.

Кузьма, завязывая супонь, усмехнулся:

— Вот еще выдумал! И поедем, мы вдвоем на одном возу? Да нас и лошадь не довезет, и от людей стыдно. Лучше один съезжу, а тебе, отец, на гумне шалаш надо поправить.

Старик замахал руками:

— Еще чего надумаешь? Чай, будя мне, отработал свой век.

Алексей подошел к возу, оглянулся по сторонам, словно боясь, как бы кто не услыхал его, и тихо предложил:

— А чего же… давайте я один съезжу.

— Знаешь ли, где мельница?

— Ветрянка?

— То-то, не ветрянка. На паровую надо, в Сиротино. Двенадцать верст.

— Ну что ж! И туда съезжу. Еще лучше…

— Да не совсем. В Левином Долу воз опрокинуть можешь.

— Что ты… — покраснел Алексей. — Аль я раньше ничего не делал?

— Ну, поезжай, — согласился брат.

Путь был улицей, но Алексей, доехав до первого переулка, свернул в него. Не хотелось ни с кем встречаться, видеть эти не то насмешливые, не то поощрительные улыбки.