Лапти

Приподняв голову, Митенька ползком направился в калитку между дворами Сотина и его соседа. Совсем уже поровнялся, привстал. Вот и огороды… вдруг собака, худосочная, вся в репьях, вынырнула из калитки и, завидев бегущего человека, почти без лая, бросилась на него. Митенька махнул пиджаком, она ловко схватила его зубами за полу, рванула. Тогда он бросил пиджак ей на голову, и, пока она трепала его, Митенька был уже на огородах. Там межой конопляника — на гумна.

«Только бы через плотину… Господи, помоги!»

У омета остановился и перевел дух. Опять послышались выстрелы и крики, но это уже на конце улицы, возле кладбища.

«Абыс спит, ничего не знает, — непрошенно пронеслось в голове. — Нет, стоять нельзя, заря!.. Бежать, бежать…»

Повихлял между редкими гумнами единоличников, а дальше пошли сараи да шалаши колхозников.

— Держи, держи! — вдруг раздались голоса.

Оглянувшись, увидел, как почти наперерез бежали два мужика с кольями.

— Не догоните, сволочи! — злобно вскрикнул Митенька.

Обут он был в лапти на легкие портянки. Лишь пыль крутилась сзади. Мешок, с которым не хотел расстаться, бил по спине.

— Держи его, во-он! — закричали женские голоса.

Косматая, в одной исподней рубахе, бежала Устя. Она первая увидела Митеньку здесь в конце. В руках — сковородник.

— Не дамся, нет!.. — крикнул он, но никто его не слышал.

И, уже не оглядываясь, кто за ним гнался, Митенька межой направился на большую дорогу. В ушах стоял звон, глухо слышались доносившиеся голоса. С разбегу попал в кучу сухой седой полыни, выброшенной с загона. Горькая, едкая пыль ударила ему в глаза, в нос, в рот. Чуть не упал. Корявым корневищем в ушко лаптя вцепился куст полыни и хлестал его ногу, мешая бежать. Он пытался освободиться от него, наступить, — нога хватала мимо, и полынь летела за ним, взметая пыль и сама крошась. Еще послышался выстрел, слышнее стала погоня. А вот и дорога. Не утерпел, оглянулся: сзади, опережая толпу, мчались двое верховых.

«Господи, помоги».

Снова крик, опять выстрел. Из мельницы выскочило несколько помольщиков. Увидев бегущего, они спрятались в ворота.

Плотина — рукой подать. Но о каменное шоссе избил ноги, а голову ломило, и нестерпимо кололо левый бок.

«Лишь бы до плотины, а там — низом, оврагом… На лошадях увязнут».

Верховые совсем близко. Слышно, как кричит милиционер:

— Остановись, стрелять буду!

Плотина!.. Сейчас на другую сторону и в овраг. Собрал последние силы, но только добежал, навстречу мужики с мельницы. Мелькнуло: прорваться, смять, сбить мужиков. Сзади лошадиный храп, а где-то далеко голоса отставших.

— Стой! — закричали с плотины.

— Сто-ой! — одновременно раздалось за спиной.

Бросил мешок, глянул на реку, — мелкая рябь, румянец зари, — перемахнул через перила, поднял обе руки с крепко сжатыми кулаками, потряс и, что было силы, прокричал:

— Сво-о-оло-очи!

Перекрестился, замер над водой.

— Господи, помоги!

Подскакавшие только и видели, как мелькнули лапти с куском полыни. Ринулся он вниз головой на каменный выступ быка.

— Э-эх! — крякнул милиционер, осаживая лошадь.

По дороге из Куделина на гнедой матке, запряженной в дрожки, ехал Бурдин.

«Заедет к нам или нет?» — увидел его Петька.

Снял пропыленную кепку, помахал ею. Бурдин тоже поднял картуз и повернул на межу. Оглянувшись на гумно, где работала его бригада, Петька пошел встречать Бурдина.

— Стой, дальше нет ходу, — взял он лошадь под уздцы.

— Почему? — не слезая, спросил Бурдин.

— Тут граница нашей автономной республики.

— Председатель-то все-таки я?

— Ну, коль так, разрешается, — и Петька уселся на дрожки. Когда тронулись, он спросил: — Вы лошадей нам дадите или только сулите? Гляди, какие вороха проса лежат. Не поспевают его возить на элеватор. Вдруг пойдет дождь?

— Сейчас десять освободились. Дадим вам три, — обещался Бурдин. — И всего-то нам осталось вывезти тридцать центнеров.

— Конец?

— Кроме подсолнуха, совсем расквитались.

Подъехали к гумну.

— Здравствуй, степная республика! — окликнул Бурдин. Ему весело ответили, помахали кепками.

Петька повел Бурдина осматривать гумно. Было оно в два раза больше, чем овсяное. В центре два тока, на которых молотили просо.

— Это золото, — похвалился Петька, пересыпая просо из горсти в горсть. — Но солома — одно наказание. На целине ведь посеяно было.

— Зимой скотина все съест, — сказал Бурдин. — Угости водой.

Возле бочки Петька спросил:

— Расскажи, как буксирил своего друга, куделинского председателя. Хлеб в ямах был?

— До этого дело не дошло. А на Володьку не только я навалился, но и бюро райкома. Выправили человеку мозги.

— Как же так вышло, — удивился Петька, — рабочий рабочего на буксир?

— Ничего удивительного. Кулацкое окружение слабовольного человека, хоть он и рабочий, опутает. Об этом я тебе после растолкую, а сегодня вечером обязательно приезжай на заседание ячейки. Вопрос коснется и твоей бригады.

— Что-нибудь плохое?

— Заранее говорить не буду.

— Мне? — обиделся бригадир.

— Удержишь?

— За кого же ты меня тогда принимаешь? — ударил Петька себя в грудь.

Бурдин шепнул ему что-то на ухо. У Петьки и глаза заблестели…

— Таки сказало бюро?

— Постановило, а не сказало.