Лапти

Вот уже около станции, вот прясла, ветлы, тополя. Пугая уток, гусей и кур, облепивших подводы, бросилась к станции. И испуганно вздрогнула. Будто не в колокол, а по сердцу ударил кто-то два раза. Не помня себя, вбежала в помещение станции. Платок с головы сполз на затылок, волосы растрепались и закрывали красное, потное лицо с испуганно вытаращенными глазами. Впопыхах едва нашла дверь, насилу пробралась, а на перроне толкнула кондуктора. И будто не кондуктора толкнула, а проклятый колокол. Хрипло ударил он три раза. И тут же дробно и тревожно кто-то дал свисток, а за ним взметнулся гудок поезда. Все суетились, бегали, толкались, а из окон вагонов что-то кричали, махали платками…

Тяжело дыхнуло черным дымом стальное чудовище, бросило в сторону густой пар и плавно, величаво двинулось.

С помертвевшим лицом стояла Прасковья и вглядывалась в мелькавшие перед ней окна вагонов, но лица все были чужие…

— Батюшки, нет, нет, — бледными губами шептала она.

Вот уже и последние вагоны, мягко приседая, зацокали, вот… Но что это?.. В самом последнем, в зелененьком, низком… или показалось? Расталкивая людей, рванулась, замахала рукой и что есть силы крикнула:

— Сте-епа-а!..

И мельком — он, Степан… а за его спиной кудрявая, без платка — она…

— Сте-оп! — еще громче прокричала Прасковья, сама не слыша своего голоса.

Он заметил ее бегущую, махнул рукой, улыбнулся и скрылся… Вот еще будто показался, что-то крикнул ей… А она все бежала за поездом, и казалось ей, что поезд вот недалеко, вот он стоит на одном месте и сейчас она догонит его.

— Погодь, останови-ись, Сте-оп… остановись!..

До тех пор бежала, пока растрепавшаяся онуча не зацепилась за стрелку и ее рвануло за ногу. Метнулась в сторону, качнулась головой вниз, и, далеко, наотмашь отбросив узлы и горшок, со стоном грохнулась на шпалы.

В голове пронесся глухой шум, в глазах поплыли желтые круги…

Зима не приходила долго, и все время лили мелкие, нудные дожди. Только к самому Николе ударил крепкий мороз, сковал непролазную грязь на дорогах, озимь на полях, и тогда густым войлоком повалил снег. Закрутили бураны, в улицах под один гребень сровняло снегом крыши изб, сараев, мазанок, амбаров.

То жалобно, то разъяренно выла метель.

В такие ночи скучно сидеть дома: комсомольцы ставили спектакли, и в клуб собирались мужики, бабы, девки.

Днями Петька сидел в избе-читальне, вечером уходил на репетицию. Он все еще боялся говорить матери, что вступил в комсомол. Думал, когда мать узнает, будет ругаться, а ему не хотелось ее, и без того убитую горем, расстраивать. Но все-таки мать откуда-то узнала и мимоходом спросила:

— И ты «там»?

— А что? — насторожился Петька.

— Так я, спросить… Мне чего, ты сам теперь…

Не договорила, посмотрела на Петьку и улыбнулась. После этого Петька ободрился, а уходя из дому, без утайки говорил матери, что идет на собрание комсомола.

Как-то один раз вздумал затащить на спектакль и мать. Намекнул ей об этом, но она замахала руками, начала отказываться. Говорила, что и некогда ей этим баловством заниматься и что она не маленькая, стыдно, да и ничего не поймет там у них.

— А на кого я Гришку брошу?

Но Петька видел, что мать уговорить можно. Сказал ей, что стыда в этом никакого нет, — ходят же другие бабы, — баловства тоже нет, а если что, не поймет, он после ей расскажет.

— Гришку я сам понесу, тебе нельзя, сама знаешь.

Мать пошла не одна. Петька подослал к ней Дарью.

А Дарья давно уже, с самой осени, ходила на спектакли и даже сама играла.

На другой день после спектакля Петька долго выспрашивал, поняла ли что-нибудь мать, но она только смеялась и ответила, что «говорят как-то не по-нашенски, ничего не разберешь», а после, когда к Прасковье пришла тетка Елена, украдкой от Петьки, смеясь, рассказала ей все до самых мелочей.

Несколько раз просились девки к Прасковье на посиделки. Она хотела было пустить их, «пущай керосин свой жгут», но Петька обещал разогнать посиделки грязной метлой.

— Зачем они нам? Только стекла бить да избу студить.

Прасковья сказала об этом девкам, а те поймали Петьку, стали его уговаривать и обещали:

— Стекол бить никто не будет, мы своих ребят пустим. Лишних людей сами вытурим. А, окромя керосина, мы и обмолотков принесем, голландку будем топить.

У Петьки мелькнула догадка. Не сказав ни слова, пошел к комсомольцам. Там долго обсуждали и, наконец, решили:

— Пустить можно, да только сделать так, чтобы читки ввести, новые песни разучивать, игры.

Начались посиделки. Девкам читки, может быть, нравились, а может, и нет, но они притворялись, будто внимательно слушают. Главное — были рады, что их пустили.

Про посиделки с читкой рассказов узнали взрослые и тоже, между дел, стали заглядывать. Придут, посидят; если неинтересно, уйдут, а интересно — после читки сами начнут что-нибудь рассказывать.