ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах

— Пока человек живет, то и надеется, — беспечно откликнулся Toy.

— Дункан, надеяться не на что. Операцию, видишь ли, сделали слишком поздно. Мама поправляется после операции, но это ненадолго. Печень у нее поражена неизлечимо.

— И она умрет… а когда?

— Через месяц. Может быть, через два. Зависит от того, как долго выдержит сердце. Печень не справляется с очищением крови, и тело не получает достаточного питания.

— Она об этом знает?

— Нет. Пока нет.

Toy отвернулся и в темноте поплакал. Слезы не лились бурными ручьями, просто тихо катились из глаз.

Toy проснулся от грохота и громкого крика. Мать корчилась на полу в коридоре. Пыталась дойти до уборной — и не смогла.

— Ах, папочка, мне конец. Мне конец. Со мной все, — повторяла она, пока мистер Toy помогал ей добраться до постели.

Toy недвижно застыл у дверей гостиной: в голове у него все еще отдавался материнский крик. В момент пробуждения он не казался ему внезапным: этот крик он уже слышал давным-давно — и потом дожидался всю жизнь, чтобы услышать снова.

Два дня спустя Toy и Рут вернулись из школы вместе. Дверь им открыл мистер Toy со словами:

— Ваша мама хочет вам что-то сказать.

Они вошли в спальню. Мистер Toy остался у дверей наблюдателем. Кровать была передвинута к окну, чтобы больная могла глядеть на улицу. Миссис Toy, обратив к вошедшим лицо, робко проговорила:

— Рут, Дункан, я знаю, что очень скоро я… я просто усну и больше не проснусь.

Рут, всхлипнув, бросилась из комнаты, мистер Toy последовал за ней. Toy подошел к постели и прилег на нее между матерью и окном. Нащупал под покрывалом ее руку и сжал своей. После короткого молчания миссис Toy спросила:

— Дункан, как ты думаешь, будет что-то потом?

Toy ответил:

— Нет, не думаю. Только сон. — Печаль, прозвучавшая в голосе матери, заставила его добавить: — Учти, многие поумнее меня верят, что потом начинается новая жизнь. Если это так, она не будет хуже, чем эта.

Несколько дней по возвращении из школы Toy снимал ботинки и ложился бок о бок с матерью, держа ее за руку. Подавленности, говоря по правде, он не испытывал. В эти минуты он почти ни о чем не думал и мало что чувствовал, да и не произносил ни слова: разговаривать миссис Toy становилось уже не под силу. Обычно он смотрел за окно. Улочка, хотя и примыкавшая к шоссе, была тихой, залитой, как правило, холодным весенним солнцем. Напротив стояли сдвоенные домики с садиками, где росли лилии и ракитник. Если Toy что-то и ощущал, то только покой и уединенность, близкие к довольству. Все это время Рут, мало интересовавшаяся хозяйством, неустанно хлопотала по дому: делала уборку и возилась на кухне, готовила для матери легкие блюда и пекла разные сладости, однако скоро миссис Toy пришлось перевести исключительно на жидкую пищу: от слабости она лишь шептала что-то невнятное и едва приоткрывала глаза. Разговоры в доме почти прекратились; как-то Toy обратился к сестре, начав фразу словами:

— Когда мама умрет…

— Она не умрет, — перебила Рут.

— Но, Рут…

— Нет, она не умрет. Ей становится лучше, — с победным видом заявила Рут.

В школе устные экзамены должны были подкрепить результаты письменных. Учитель английского велел выучить наизусть какой-нибудь прозаический отрывок для декламации вслух — предпочтительно из Библии. Toy решил шокировать экзаменатора чтением эротических стихов из Песни песней Соломона, которые начинались так: «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна!» Утром, перед устным экзаменом по английскому, он заглянул после завтрака проведать мать. Она бессильно лежала на подушках, между едва раскрытыми ресницами виднелась узкая полоска белка.

— Я умраю, умраю, — невнятно повторяла она в отчаянии.

— Все хорошо, Мэри, все хорошо, — приговаривал мистер Toy. — Ты не умрешь. Ты не умрешь.

— О-о, я умраю, умраю.

— Успокойся, ты поправишься, ты поправишься.

Впервые за две недели миссис Toy вздрогнула всем телом и с усилием села в постели. Глаза ее расширились, она с трудом разлепила губы и, пронзительно выкрикнув: «Я хочу умереть! Я хочу умереть!», упала на подушки. Toy рухнул в кресло, стиснул голову руками и громко зарыдал. Через десять минут он уже мчался стремглав через залитый солнцем парк, выкрикивая строки из Песни песней.

Когда он вернулся домой, миссис Toy лежала недвижно — спокойная, как никогда прежде, дыхание ее было слабым, с еле слышной хрипотцой.

Toy приложился губами к ее уху и жарко прошептал:

— Мама! Мама! Я сдал английский. Сдал экзамен на аттестат.

По губам миссис Toy скользнула слабая улыбка и растворилась в чертах лица, как вода уходит в песок. На следующее утро, когда миссис Гилкрист с нижнего этажа пришла вымыть больную и отодвинула штору у изголовья кровати, ей послышался тихий шепот: «Назавтра». Однако днем известие о том, что Toy успешно сдал экзамены по рисованию и истории, не достигло ее сознания, или она сделалась равнодушной ко всему.