ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах

Когда дверцу гардероба удалось немного приотворить, Драммонд, просунув внутрь руку, поочередно извлек оттуда цилиндр, римский шлем, тропический шлем, охотничью войлочную шляпу, академический головной убор с квадратным верхом, а также индийский тюрбан с пером: все эти предметы имели на себе ярлык, обозначавший их принадлежность к ателье проката «Акме».

— Я одно время там работал, — пояснил Драммонд. — Они хранили свои лучшие экземпляры с преступной небрежностью.

Драммонд нахлобучил на голову цилиндр, надел фрак, натянул гетры. Вырезал из куска блестящего картона пластрон, воротничок и манжеты, приладил их с помощью булавок и клея, затем вынул из ящика пару длинных зеленых резиновых клыков и осторожно вставил их между зубами и верхней губой. Втер в щеки гримерную мазь зеленого цвета и, зловеще осклабившись, с трудом прошепелявил:

— Дракула?

— Точно, — кивнул Toy.

Выплюнув резиновые клыки, Драммонд спрятал их в карман и спросил:

— А кем хочешь быть ты?

— Чародеем. Согласен и на ученого.

Toy надел себе на голову академическую шапочку.

— Этого мало, — заметил Драммонд. — Пошли вон туда.

Он отставил в сторону портновский манекен и открыл следующую дверь. Toy вошел в опрятную комнатку, явно принадлежавшую женщине. На окнах висели занавески с цветами, стены были оклеены обоями в полоску, на кровати лежало розовое атласное одеяло. Здесь же были витая позолоченная клетка для птиц, пепельница в форме черепа, в ящичке для растений у окна цвел душистый горошек.

— Открой шкаф, — донесся из-за двери голос Драммонда.

— Я думаю, мне тут не место.

— Делай что тебе говорят.

Дверца шкафа была чуть приоткрыта, и, когда Toy потянул ее на себя, оттуда неторопливо выпрыгнула рыжая кошка.

— Там, направо, есть черное шелковое платье? — крикнул Драммонд.

— Есть.

— Неси его сюда. Больше ничего не трогай.

Toy вернулся в кухонный хаос. Драммонд сказал:

— Извини, я взял бы это платье и сам, но мать заставила меня дать слово не входить в ее спальню. Надевай. Чем тебе не профессорская мантия?

— А если твоя мать его схватится?

— Нет-нет. Она содержит кафе-кондитерскую в Ларгсе и бывает дома раз в сто лет, если не реже.

Драммонд зажал в руке трость с набалдашником, и они отправились на бал.

На улице горели фонари, трамваи звенели и пускали снопы искр. В городе, казалось, разворачивалась загадочная драма. На перекрестке тихо спорили мужчина со старухой: за ними наблюдали две маленькие девочки, выглядывавшие из-за угла ярко освещенной фруктовой лавки. В окне нижнего этажа виднелся мужчина, стоявший с полотенцем на шее — он, очевидно, брился. Недалеко от школы Toy и Драммонд заглянули в шумную, набитую людьми комнату, полную табачного дыма. Драммонд протиснулся к стойке, Toy следовал за ним, прокладывая путь между спинами. Драммонд вручил ему большой стакан виски и велел опрокинуть его залпом. К Toy с улыбками прильнули блондинка и брюнетка, и блондинка спросила:

— Твоя мама знает о том, что ты здесь?

— Может, и знает. Она умерла, — ответил Toy и отвернулся, довольный своей резкостью.

Драммонд купил две сигары. Они закурили, вышли за дверь и зашагали по Сочихолл-стрит, дымя, как трубы. Toy с удивлением отметил иронические взгляды, которые бросали на них прохожие. Он громко расхохотался, но тут же дико раскашлялся.

— Ради бога, Дункан, не затягивайся! — Драммонд принялся хлопать его по спине.

— Выглядеть нелепо в твоей компании, Эйткен, престижно.

У входа в дополнительный корпус толпились желающие приобрести билеты или проникнуть внутрь за взятку. Драммонд и Toy поднялись по ступенькам лестницы бок о бок: Драммонд прокладывал себе путь своим огромным острым носом, Toy — склоненным наперевес головным щитком. Распорядители в экзотических костюмах с веселыми возгласами «Это же Драммонд!», «Да это ведь Toy!» пропустили их внутрь. Привратник, схватив Toy за рукав, отвел его в сторону, указал на Драммонда и предупредил:

— Берегись этого парня. От него, когда он пьяный, лучше держаться подальше.

Победное чувство от появления в зале схлынуло. Toy сидел в углу танцевального зала, с мрачной усмешкой наблюдая за кружившимися парами, которые порой задевали его колени: глаза его жадно впитывали контуры ног и бедер; он подмечал колыхание грудей, пульсацию жилок на шее, обмен быстрыми взглядами. Молли Тирни, наряженная восточной танцовщицей, беззаботно вертелась в объятиях араба в белом одеянии: это был Макалпин, который поприветствовал Toy воздетым указательным пальцем.

Неожиданно к нему подсели две девицы.

— Привет! Вы нас не узнаете? — спросила меньшая, сидевшая слева.

— Простите, у меня плохая память на лица.

— Мы виделись в пабе, неужели не помните?

— Вы те самые девушки, что задали мне тот вопрос? Нет ваши лица я не запомнил.

— Это почему? — спросила девушка справа. — Показались вам неприятными или слишком опытными?

— Вовсе нет, — поспешно сказал Toy. — Вы учитесь в университете?

— Нет, в художественной школе.

— На первом курсе?

Они засмеялись.

— Нет, на четвертом.

Светловолосая девушка пояснила темненькой:

— В самом деле, это ужасно старит. А почему вы не танцуете? — обратилась она к Toy.