Лакуна

— В том-то и беда. Он сам не знает. Показывал мне наброски. Это будет нечто вроде исследования, посвященного теории «Третьего лагеря» Шахтмана. На самом же деле тоска смертная. Его мысли не отличаются глубиной. Если он вообще думал, когда это писал.

— Однако!

— И он хочет, чтобы я написал рецензию.

— Это нелегко.

— Не то слово. Ох, сынок. Я не понаслышке знаком с ГУЛАГом и ГПУ. И все равно не хватает храбрости сказать в лицо молодому человеку, который был так добр к моей жене: «Друг мой, ничего нового вы не придумали. К тому же ваша книга просто скучна».

— Хотите, я передам Наталье, что куры сегодня очень голодны?

Лев со вздохом загремел лопаткой для зерна. Куры подняли головы и жадно следили за каждым его движением.

— Подумать только, в 1917 году я командовал пятимиллионной армией. А теперь одиннадцатью курами. У меня даже петуха нет.

— От петухов обычно одно беспокойство.

Троцкий хмыкнул.

— Чтобы у вас появился повод остаться здесь подольше, сэр, могу задать вам один вопрос. Про то, как вы были комиссаром.

— Что ж, задавайте. Доктор уверяет, что у меня давление зашкаливает. Так о чем вы хотели спросить?

— Диего мне рассказал, что вы должны были стать преемником Ленина. Вы были вторым лицом в партии, вас поддерживал народ, вы устроили бы революцию в демократической Советской республике.

— Все верно.

— Почему тогда вместо вас к власти пришел Сталин? В книгах пишут, что «вопрос о том, к кому перейдет власть, не был окончательно решен», нечто в этом роде. Но Диего объяснял иначе.

— И как же?

— Что это была историческая случайность. Как будто подкинули монетку: выпасть могли и орел и решка.

Лев молчал так долго, что казалось, будто Джексон и Сильвия уедут раньше, чем комиссар проронит хоть слово. Вопрос был дерзкий, пожалуй, даже грубый. Ван сто раз говорил, что Лев не любит об этом вспоминать, да и не станет.

Но он все-таки заговорил:

— Как вы знаете, Владимир Ильич Ленин скончался от удара в 1924 году, вскоре после Тринадцатого съезда партии. Съезд истощил его силы; впрочем, и мои тоже. Я болел уже несколько недель и во время заседаний свалился с воспалением легких. Наталья настояла, чтобы, когда съезд завершится, мы поехали отдыхать на Кавказ. Она была права: иначе бы я просто умер. Наконец все закончилось, я обнял товарищей и своего друга Владимира и отправился в путь.

Он замолчал, снял перчатки и вытер глаза.

— Мы с Натальей ехали на поезде на Кавказ. Пили чай в вагоне-ресторане. Вдруг подходит проводник с телеграммой: Ленин скончался от удара. Телеграмму послал Сталин. «Дорогой товарищ Лев» — кажется, так он назвал меня. Выражал соболезнования в постигшем нас горе, уверял в дружбе и солидарности и описывал подробности будущих похорон. Сказал, что по множеству причин, главной из которых было нежелание вызывать беспорядки, семья и правительство решили отказаться от пышной государственной церемонии. Хоронить будут скромно, на следующий день. Я бы уже не успел вернуться; разумеется, Сталин заверил меня, что не стоит беспокоиться. Семья все понимает. Предполагалось, что по возвращении я произнесу на государственной церемонии речь в память о друге.

— И вы поехали дальше.

— Да, мы поехали на Кавказ, чтобы отдохнуть неделю. Но не успела она закончиться, как я узнал, что Сталин меня обманул. Каждое слово в телеграмме оказалось ложью. Хоронили Ленина не в семейном кругу и не на следующий день. Похороны были пышными и состоялись спустя три дня после того, как я получил телеграмму. Если бы я знал, я бы успел вернуться. Я должен был выступить на похоронах. Успокоить народ, потому что время было тревожное. Ленин умер неожиданно; в стране началась паника. Люди испугались за свое будущее.

— Но вместо вас на похоронах сказал речь Сталин.

— В газетах написали, что я отказался приехать — дескать, не хотел прерывать отпуск. Сталин так прямо и заявил. Но, разумеется, не с трибуны. На похоронах он говорил о мужестве и руководстве. Сказал, что оправдает надежды, которые возлагает на него народ, в час, когда другие оказались недостойны доверия и пренебрегли своими обязанностями… Все догадались, о ком он говорит.

— Но ведь всего лишь несколько дней назад народ был вам предан. Неужели это ничего не значит?

— Люди перепугались. В тот момент им больше всего нужна была надежная опора.

Лев поднял взгляд в небо над стеной, окружавшей двор. Эти воспоминания причиняли ему боль сильнее любых ран. Ван оказался прав: жестоко было задавать этот вопрос.

— Сэр, вы не могли этого предвидеть. Вы ни в чем не виноваты.

— Мне не следовало ему верить. Принимать за чистую монету якобы дружеские слова соболезнования в телеграмме. Да, я очень плохо себя чувствовал, меня лихорадило; Наталья мне постоянно об этом напоминает. К тому же Ленин умер так внезапно. И вот чем обернулось мое легковерие. Сотнею тысяч смертей. Предательством революции.

— Когда же вы вернулись в Москву?