Лакуна

Наши новости вполне предсказуемы. Едва ли вам пришлась бы по вкусу наша пища — никаких empanadas dulces. Пожалуй, сейчас во всем Ашвилле не сыскать ни ложки сахару (пирог, который я испек сегодня, с черной патокой и яблочным пюре — жалкое темно-бурое подобие своих предшественников). Но почти на все остальные продукты норму подняли. Цены взлетают, как воздушные шары, а мы прыгаем внизу, точно дети под пиньятой, и тянем руки к желаемому. Американцы верят в непромокаемый габардин и витамины в таблетках «Вимм». Домохозяйки годами отправляли сливочное масло на фронт и теперь требуют небесного воздаяния. Чтобы произвести все товары в срок, рабочим, похоже, придется постоянно жертвовать собой: во время войны они вкалывали как каторжные и до сих пор ни разу не получили прибавку к жалованью. Вы, должно быть, слышали о весенней забастовке на площади Пэк, когда профсоюзы позакрывали все производства. Но Трумэн завладел железной дорогой и отправил забастовщиков в армию, чтобы снова занялись делом.

Вот вкратце новости, о которых вы спрашивали; не сказать чтобы они были хороши. Наши журналисты в основном ругают «восстание рабочих». Политика превратилась в драку подушками. В отсутствии единого лозунга («Выиграть войну!») противостоящие стороны направо и налево сыплют абсурдными заявлениями, причем делают вид, будто их слова имеют какой-то вес. Только перья летят. Газетчики набрасываются на любую тему, хотя все они одного порядка: «Четверо из пяти покупателей знают, что это лучшие маринованные огурцы». Заявление бездоказательное, но тем не менее влияет на общественное мнение. Новое развлечение — «танцуй на потеху толпе»: журналисты водят политиков как медведя на привязи. Настоящие убеждения только мешали бы. Радио — корень зла; его правило — ни секунды не молчать. Когда что-то происходит, репортеру приходится комментировать, не тратя времени на раздумья. Поверхностность и обман лучше молчания. Вы представить себе не можете, какое это оказывает влияние. Болтуны возвысились над мыслителями.

В общем, последую собственному совету и прекращу пустую болтовню. Но сперва хочу кое в чем признаться. Шесть лет назад, в тот день, когда я уезжал из Мексики, Фрида дала мне вашу копию Кодекса Ботурини. Сказала, что это подарок от вас, и я с радостью его принял. Но так и не знаю, действительно ли она спрашивала вашего разрешения или просто заявила, что книгу украли. Вот преступник и найден: повар. Прилагаю рукопись к письму и возвращаю законному владельцу. Вы, наверно, помните, как меня очаровал этот кодекс, когда вы однажды показали мне его у себя в кабинете. Я тогда подумал, что это нечто вроде Библии для бездомных скитальцев. Крошечные рисунки людей также напомнили мне порнографические комиксы, которые разглядывали мальчишки в академии; со смущением признаюсь, что ваш кодекс подействовал на меня гораздо сильнее обнаженных прелестей Салли Рэнд. И когда Фрида сунула мне в руки эти сложенные гармошкой страницы, я не смог отказаться. Разумеется, прежде чем брать, мне следовало бы поинтересоваться у нее, знаете ли вы о собственной щедрости. Но мне ужасно хотелось заполучить эту книгу, поэтому я принял подарок: жизнь показывает, что просить прощения куда легче, нежели разрешения.

Надеюсь, вы будете рады услышать, что я нашел кодексу должное применение. В моем втором романе, уже завершенном, рассказывается история пути мексиканцев на новую родину, в обетованную долину, «где орел разрывает змею» (предварительный вариант названия). И фабула, и интрига навеяны кодексом — все эти насаженные на кол отрубленные головы, враги в звериных шкурах и спускающиеся с небес орлы, несущие орудие избавления. Мне и выдумывать ничего не пришлось. Сродни тому, как я работал у вас переписчиком: нужно было лишь внимать блестящим словам и переносить их на бумагу.

Так что я в долгу перед вами, не говоря уже об авторе кодекса, который приписывают самому Уицилопочтли. Скоро я отправлю рукопись в издательство и получу чек на аванс. И если наивный бог с перьями на голове ожидает свою долю, то лучше бы ему поскорее со мной связаться.

Передавайте привет всем домашним.

С уважением,

Г. Шеперд

8 ИЮЛЯ 1946 ГОДА

Сегодня отправили рукопись. Миссис Браун отнесла ее на почту. На пороге обернулась и заметила, протягивая ко мне массивный сверток в коричневой бумаге, покоившийся на ее затянутых в белые перчатки руках: «Смотрите, мистер Шеперд, маленький плот с вашими надеждами уплывает в Нью-Йорк. Вы представить себе не можете, до чего он легок».

Днем она обнаружила, что только что прошел день моего рождения. Закончив печатать роман, подшивала старые документы, метрику и прочие. Кажется, открытие задело миссис Браун за живое. «Тридцатилетие — это важно, — ворчала она. — Подумать только, а я весь день сидела тут и ни о чем не знала».