Лаковый «икарус»

От слёз Евгения ничего не видела. Наклоняясь, трудно, задавленно плакала. Две женщины с сильно начерненными ресницами обнимали ее за плечи. Казалось, наклоняли еще ниже, чтобы она могла там, внизу, дышать, жить. На закидывающихся лицах самих женщин быстро рисовались черные цветки с черными стеблями.

Единожды глянув, Дылдов на друга в гробу больше не смотрел. Словно продолжая экскурсию, все время что-то шептал парню рядом. Походя затирал кулачком слезы. «Гавунович», – пожал ему руку парень.

Он держал в руках цветы, забыв положить их покойному. Еще вчера, не зная о трагедии, он приезжал к Серову в общежитие, на встречу, о которой договорились заранее. Приезжал с его рукописью, которую внимательно прочел, хотел обсудить ее… И вот теперь… теперь… От плача у парня на лице зудела нелепая – широкая, от уха до уха – улыбка. Дылдов испуганно дергал его, что-то ему шептал…

Кропин Дмитрий Алексеевич словно видел недавний свой сон… Видел лежащего на земле Сережу Серова со свернутой головой. С раскинутыми руками. Точно разодравшими землю. Видел себя, безумного старика, бегающего вокруг, стенающего, падающего на колени, призывающего испуганных людей куда-то бежать, что-то делать…

Старик смотрел вверх, плакал. Лампионы под потолком вдруг стало раскачивать, двоить. Музыка Шопена словно превращалась во что-то бизонье, неповоротливое. Музыку словно пережевывали вверху… У старика сильно закружилась голова. Он схватился за плечо Саши Новоселова…

Никто из Барановичей на похороны не приехал. Ни мать, ни бабка Серова.

Был на похоронах родной дядя Сергея, приехавший из Свердловска с женой, тот самый Офицер. От бодрой, жизнерадостной когда-то пары ничего не осталось. Теперь это были люди на закате. С веревочками, спадающими на шейки от уставших морщинистых лиц.

После поминального обеда в кафе Офицер предлагал Евгении помочь с переездом. В Свердловск, к родным. Но Евгения сказала, что уже есть помощницы, ее тетки. Специально приехали, помогут, спасибо. Тогда с женой обняли ее, всплакнули втроем, и прямо от кафе Офицер с Женой уехал на вокзал, оставив Евгении триста рублей и наказ, чтобы непременно приводила к ним Катю и Маню, когда переедет. Что будут ждать. Плакали, махали руками из такси. Ведь они нам внучки, Женя!..

Евгению с детьми провожали через два дня. В вагоне, одни в купе, с вещами хлопотали Новоселов и Дылдов. Расставляли, засовывали в багажники под нижними сиденьями. Вещей хватало. Так ведь понятно: женщина, уезжает совсем, с двумя детьми. Заталкивая большой тюк в багажник наверху, Дылдов спросил, где рукописи Серова. У тебя они, надеюсь? Саша? Ведь можно попытаться что-то опубликовать? Новоселов молчал. Неужели бросили?! Дылдов спрыгнул с полок на пол. Не прерывая дела, косясь на открытую дверь, Новоселов вполголоса рассказал, что произошло… отчего погиб, собственно, Сергей. Конечно, не только от этого. Но… От услышанного Дылдов сел на полку. С велосипедиком в руках. Все случившееся, дичайшее, которое на прощанье сотворил его теперь уже сожженный, похороненный в колумбарии друг, – точно перевернулось в его глазах. «Не может быть, Саша, – только шептал, тоже поглядывал на дверь. – Не мог он так поступить со своими рукописями…» – «Так все и было, Леша». Новоселов взял у него велосипед и, не вставая на нижние полки, засунул его наверх, в багажник, между тюком и боковой стенкой. Ну, вот вроде и всё. Позвал из прохода вагона отъезжающих и Кропина.

Все напряженно сидели. Лишь Катька и Манька, нисколько не смущаясь, обнимали своих новоиспеченных бабушек, у которых ресницы моргали – как невиноватые ночные бабочки. Казалось, никого из провожающих уже не признавали. У Евгении круги под глазами были как красные промокашки, все время намокали. Их приходилось сушить платком. Новоселов и Дылдов уперли взгляды в пол. Один Кропин говорил. Говорил Евгении, чтоб приезжала, и непременно с детьми, остановиться есть где, сама знаешь. А за Сережей… (слово «колумбарий» произнести не мог)… в общем, мы приглядим, всё будет в порядке, даже не думай об этом, а как навестить решишь сама – в любое время ко мне! Всегда остановишься! Женя!

Прилетел с вокзала объявляющий голос. Новоселов поднялся. Помедлил, обнял вскочившую и сразу заплакавшую Евгению. Поглаживал ее голову… Дылдов смог только сдавленно прошептать: «Прости меня, Женя, за все прости». Стоял с перекошенным лицом, боясь зареветь. Потом тронул пушистые головки девчонок. Споткнувшись обо что-то, судорожно шагнул в коридор.

Из купе Дмитрий Алексеевич выходил последним, раскидывал руки, ничего не видел от слез. Новоселов приобнял его, повел. Старик весь дрожал, холодные ребра его под рубашкой точно срывались, сдергивались со своих мест…

Когда все сошли на перрон, почти сразу поезд тронулся. В окошке замахали ручонками Катька и Манька. Но вскочившую Евгению две тетушки загораживали. Словно поспешно прятали в купе.