Лакомые кусочки

Наступило утро, свежее, как парное молоко, разлитое в небе; сверкающее росой, звенящее птичьими песнями и жужжанием пчел. Солнышко протянуло золотистый луч в раскрытое окно и разбудило Лигу, свернувшуюся калачиком на выдвижной кровати. Па возвратился, а она не услыхала? Нет, большая кровать ровно застелена, как и накануне вечером. Неужели он спьяну завалился на пол с другой стороны? Лига взобралась на кровать и свесила голову. Никого. Тогда она села и устремила взгляд в странную пустоту. С надеждой подумала: может, Па заночевал у какой-нибудь женщины? Тогда все понятно, да. Хорошо бы он закатил пирушку с этой женщиной, отвлекся и забыл про Лигу, про то, что собирался вытравить ребенка.

Как бы то ни было, нужно одеться, чтобы к его приходу не выглядеть слишком доступной. Лига умылась и привела себя в порядок, затем вышла на улицу и подставила лицо солнечным лучам. День раскинулся перед ней во всем своем великолепии. И все же что-то неправильное было в том, что Па дал ей столько воли.

Лига подоила козу, перевернула сыры, съела немножко хлеба с молоком, убрала со стола. Села у окна с шитьем и сделала злополучную сборку так быстро и аккуратно, что сама удивилась вчерашней неудаче. Закончив с рубашкой, она отправилась нарвать зелени у болота, решив заодно проверить силки. Если попалась какая-нибудь птица или зверь, она порадует отца супом либо приготовит жаркое, пока он не успел продать добычу на рынке и пропить деньги. Па задаст ей взбучку, зато она поест мяса.

Когда на закате Лига вернулась домой, отца по-прежнему не было. Она растерялась. Наверное, надо пойти в деревню и разыскать его, вытащить из трактира Осгуда, прежде чем он нарвется на неприятности. Ради своего же блага она должна найти Па, убедиться, что он не переломал себе ноги и что его не посадили в острог. Действовать нужно, не мешкая, не дожидаясь, пока кто-нибудь из соседей придет к ней, доложит последние сплетни и с презрительной усмешкой спросит: «У тебя ведь кроме него никого нет?». Да еще сделает собственные выводы.

Лига легла в кровать и крепко заснула. В эту ночь ей спалось лучше, чем в прошлую. Утро встретило ее обложным дождем и напомнило о неприятной обязанности. Отец будет вне себя от злобы, что она не забрала его из трактира раньше, прежде чем он спустил все вырученные деньги. Или взъярится, что Лига не выяснила, где его держат, и не упала в ноги хозяевам, умоляя отпустить ее единственного кормильца.

Накинув на плечи холщовый мешок, Лига зашагала по тропинке в сторону деревни, туда, где были люди. Две ночи и два дня без грубых окриков и брани; никто пинками не загонял ее в угол и не велел сидеть там без единого звука. Лига словно парила на крыльях.

Она нашла отца в придорожной канаве. Па лежал лицом вниз, в воде, густо засыпанной осенними листьями. Несколько листочков упало на куртку и волосы, словно лес пытался как можно скорее спрятать его. Он не утонул — с одной стороны голова была пробита, пол-лица превратилось в кровавое месиво, а когда Лига перевернула его, то увидела на лбу четкий след лошадиного копыта.

Она молча стояла и смотрела на отца. Что ей теперь делать? У нее не хватит сил тащить его. Да и куда тащить? Какой в том прок? Надо вырыть могилу и закопать его прямо тут, у канавы — она сумеет перекатить тело. Но ведь для этого нужно оставить его здесь и сходить за лопатой… Теперь, когда Лига нашла Па, как ей уйти? Что скажут люди? Она продолжала стоять, мучаясь сомнениями, вновь и вновь разглядывала следы ужасной силы, которая убила отца, и не верила своим глазам.

Шлеп-шарк. Шлеп-шарк. К Лиге приблизился Хромой Йенс, деревенский калека.

— Что тут у тебя, Лига Лонгфилд?

— Да вот, отец… Кто-то переехал его и сбросил с дороги.

— Выглядит не ахти.

— Он мертв…

Па лежал в канаве, смущая живых своим видом: голова в грязной воде, уцелевшая половина лица как будто погружена в сон, один глаз чуть приоткрыт, в волосах сухие листья, точно у девушки, нарядившейся на осенний карнавал, красный лист прилип к зияющей ране на голове.

— Видать, попал под лошадь.

— Да, видать.

Из желудка к горлу Лиги подкатил комок, она сглотнула и отправила его обратно. Еще не хватало лить слезы по старому негодяю. Кого оплакивать — его?

Другая часть ее, однако, пребывала в смятении. А жила бы она вообще на свете без этого человека, без его голоса и фигуры, определявших каждый ее шаг? Лига не имела ни малейшего представления, как существовать в одиночку. Хотя нет, почему в одиночку? С ребенком, с ее ребеночком!

Йенс повозил костылем по дороге.

— Уложишь его на кухонный стол? — спросил он.

— Думай, что говоришь! — огрызнулась Лига.

— Ну, чтобы обмыть. Покойников перед похоронами всегда обмывают.

— А-а, — протянула Лига, сгорая от унижения. Ей казалось, что от нее пахнет прикосновениями отца, что она выдает себя каждым жестом, каждым движением ресниц. Постыдная правда стояла у нее в глазах. Поэтому-то Па и запретил ей в последнее время появляться в городе, ведь она не могла хранить тайну и всем своим видом свидетельствовала о том, чего никто не должен знать.