Лакировка

Вот это уже неожиданность. Полная неожиданность. Хамфри не сумел сдержать улыбку. Но доктор Перримен не улыбался.

— Не думаю. У них есть дела поважнее.

— Но вообще они передают налоговому управлению дела такого рода?

— Понятия не имею. Им надо разобраться с убийством.

— Ну а потом?

— Ну а потом… — Хамфри повторил: — Не думаю, чтобы их особенно занимало, что кто-то немного сэкономил на подоходном налоге. Ведь сумма, я полагаю, невелика?

— Да, не очень.

— Ну вот! Вы придаете этому излишнее значение. Думаю, больше вы об этом ничего не услышите. Готов пари держать. Но и в самом худшем случае, даже если они и известят вашего налогового инспектора, ничего же серьезного не произошло.

— Я ему все время это повторяю! — Элис Перримен поглядела на мужа с заботливой материнской любовью. — Что это несерьезно. Что через неделю мы и думать об этом забудем.

— А я тебе повторяю, что пойдут сплетни! — Обычно он говорил с ней мягко, но сейчас его голос стал негодующим и резким. — Тебе очень хочется попасть на страницы газет из-за такой жалкой истории? Глупо же! — Последнее слово он почти выкрикнул. — Только вообразить: человек выклянчивает свой заработок наличными! Чтобы не платить налога! — Он говорил с таким негодованием, словно в этом повинен был кто-то другой. Потом он затих, вновь встревожился и весь сосредоточился на прежней теме. — Кроме того, налоги ведь не шутка, как тебе известно! — Он обращался к жене. — С меня могут взыскать втройне. Чтобы дать урок другим. Ты слышишь — втройне!

Он повернулся к Кейт, которая слушала с напряженным вниманием, морща лоб.

— Только подумайте — втройне. Это уже не мелочь. Я ведь никогда не зарабатывал столько, сколько мог бы. Вот почему это имеет значение.

— Мне многие говорили, что вы могли бы зарабатывать больше, — заметил Хамфри.

— Да, мог бы.

— Так что же вам мешало?

Лицо Перримена преобразилось. Ярость и возмущение исчезли, оно словно просияло изнутри, стало спокойным и вдохновенным. Он сказал задумчиво и негромко:

— Я хотел заняться совсем другим. В конце-то концов у человека только одна жизнь. Любой мало-мальски компетентный врач может преуспеть как специалист. И любой врач ступенью выше может преуспеть в так называемой исследовательской работе. Без ложной скромности скажу, что мне это было бы нетрудно. Но я хотел чего-то большего. Я хотел обрести удовлетворение. Только это и важно. По большому счету — только это. Вам это может показаться смешным, — он обвел комнату взглядом словно откуда-то изнутри, — но у меня не было ни малейшего желания сделать медицину еще чуть более научной. Сотни людей занимаются этим изо дня в день. Если вы понимаете мою мысль, я скорее уж хотел сделать ее гораздо менее научной. То есть перед тем как начать по новому.

Он говорит, подумал Хамфри, как тогда в сквере, на другое утро после возвращения леди Эшбрук из больницы, — красноречиво, пылко, увлекаясь собственными словами. Взаимосвязь духа и тела (он повторялся). Что мы имеем в виду, говоря о воле? (Или о духе, или даже о сознании?) Его жена только один раз мягко его перебила: тому, кто верит, это легко понять. Ей грустно, что он еще не обрел веры. Они посмотрели друг на друга с ласковой терпимостью. И он продолжал:

— Мы знаем так мало. Как дух воздействует на тело, и наоборот? Пока мы этого не знаем, мы вообще ничего не знаем. И стоит посвятить жизнь тому, чтобы продвинуться здесь хотя бы на шаг.

— И вы чего-нибудь достигли? — Хамфри задал этот вопрос не из вежливости, но с любопытством, сомнением, живым интересом.

Доктор ответил спокойно, без восторженности или уныния:

— Вряд ли я сам когда-нибудь это узнаю. У человека, как я уже говорил, только одна жизнь. И она может оказаться слишком короткой.

— С другой стороны, — сказал Хамфри, — существуют вопросы, на которые нет ответа. И не будет.

— Бесспорно. Но если мы не станем их задавать, то мы немногого стоим.

Элис Перримен сказала ревнивым тоном:

— Он раздумывает над этими вещами всю жизнь. Он говорил со мной о них, когда мы только познакомились.

Советов Перримен больше не просил и про историю с банкнотами не упоминал.

Однако когда Хамфри и Кейт попрощались и ушли, на улице она вернулась к этой теме.

— Странно, как он интересуется деньгами! А ведь это так. — Она говорила без всякого огорчения, просто констатируя факт. — Они с леди Эшбрук составляли отличную парочку. Эдакие прижимистые французские крестьяне. Хоть что-то урвать, хоть как-нибудь обмануть друг друга.

— Ну, это слишком уж беспощадно, вам не кажется?

— Как выгадываются гроши, мне хорошо известно. Опыт у меня тут большой. И я знаю все симптомы. — Она посмотрела на него со своей безобразной обаятельной усмешкой. Наедине с ним ей нравилось не стесняться в словах.

Тут ей в голову пришла новая мысль:

— Но это странно, правда? Леди Эшбрук я понять могу. Она родилась скрягой. А чем больше таких ублажают, тем скупее они становятся. Но с ним это как-то не вяжется.