Лакировка

Подозрения сгущались, выкристаллизовывались, сплетались в параноическую сеть. То самое, чего постоянно должны остерегаться сотрудники службы безопаснос­ти, но о чем многие из них забывают. Возможным кажется все что угодно, и кто угодно кажется опасным. Например, насколько помнил Хамфри, только два человека из всех живущих поблизости были отмечены вопросительными знаками в досье, ко­торые вело учреждение, где он прежде служил: Том Теркилл, получивший его очень давно за левые выступления в дни молодости, вполне обычные для политика, и — хотите верьте, хотите нет — Поль Мейсон. Потому что Поль, изучая мировую эконо­мику, много ездил по Восточней Европе.

В спокойном состоянии всякий, кто может отличить человека от кочерыжки, сра­зу увидел бы, что Поль способен предать свою страну не больше, чем герцог Веллинг­тон, и тем не менее Хамфри без труда представил себе, как во время допроса парано­ические подозрения все усиливаются: а вдруг перед тобой классический образчик принадлежащего к высшим классам предателя в непроницаемой броне ледяной рас­четливости? Когда ведешь расследование, надо уметь избавляться от этой непроиз­вольной подозрительности. И сейчас, в этом замызганном кафе, Хамфри был не в состоянии решить, доверяет ли он Лоузби или нет и вызвал ли бы у него этот молодой человек особый интерес, будь он на месте следователя.

Сам Лоузби, неторопливо смакуя большую порцию мороженого, перешел к спокойному и деловитому обсуждению похорон. По-видимому, заняться этим должен будет он? Когда полиция выдаст ему тело? Или такое распоряжение исходит от следственного судьи? Хамфри покачал головой — ему часто приходилось сотрудни­чать с полицией, но не по уголовным делам такого рода. Вероятно, это можно будет узнать. А ее сын, отец Лоузби, приедет на похороны?

— В его состоянии? Конечно, нет,— ответил Лоузби без всякого выражения, и Хамфри вспомнил слухи, что шестидесятилетний лорд Певенси страдает тяжелым алкоголизмом.

Не знает ли он, спросил Лоузби, какие похороны предпочла бы бабушка? Снова Хамфри ничего не мог ответить. Возможно, в ее бумагах найдутся какие-нибудь распоряжения. Лоузби смутно припомнил, будто она однажды сказала, что мысль о погребении в земле ей неприятна. Кремация? В любом случае никакой пышности она не хотела бы. Привыкнув нравиться, умело этого добиваясь, искусно играя в наив­ность, Лоузби на самом деле — как Хамфри понял уже давно — был далеко не прост, и тем не менее он рассуждал о том, чего хотела бы умершая, с самой простодушной уверенностью.

Ближе к вечеру Лоузби позвонил, чтобы задать еще несколько вопросов. По телефону его голос звучал не так мелодично, как утром, не так убедительно, как при личном общении. Он ни словом не заикнулся о собственном положении. Хамфри сказал:

— Но с полицией вы объяснились?

— Вполне.

— Надеюсь, вы не забыли того, что я вам сказал?

Голос в трубке вновь стал корректно-вежливым:

— Я никогда не забываю того, что мне говорят.

14

Хамфри ждал звонка из полицейского участка, но миновали вторник, среда, четверг, а ему все не звонили. Среди обитателей площади и соседних улиц, как он замечал, нарастало пока еще сдерживаемое волнение. Во время прогулок его не раз останавливали дряхлые старожилы, словно надеясь, что он их успокоит. Их мучила тревога. Зной, пышущее жаром небо действовали на нервы. Монти Лефрой, казалось, говорил от имени их всех, когда заявил суровым, угрожающим тоном:

— Если нечто подобное может случиться в Белгрейвии, то же самое может случиться где угодно!

Тон прессы становился зловещим. Вслед за Америкой газеты выдвинули лозунг «закон и порядок» — под этим заглавием «Таймс» напечатала обстоятельную редак­ционную статью. Престарелая дама, в свое время оказавшая государству немало цен­ных услуг, стала жертвой зверского убийства. Неоспоримо, говорилось далее в статье, что это страшное происшествие во многих отношениях отражает состояние современ­ного общества, и тем не менее смиряться с ним недопустимо, а потому мы должны заглянуть в собственные сердца и постичь самую суть вопроса.

После официального некролога «Таймс» поместила в добавление к нему мягкий протест, подписанный только инициалами «К. Т.»:

«Позвольте другу добавить несколько слов о леди Эшбрук, какой ее знали близ­кие. Людей, с ней незнакомых или знакомых мало, иногда задевала неуклонность, с какой леди Эшбрук требовала соблюдения определенных строгих правил, в том числе и правил вежливости, которые более позднему поколению представляются излишне строгими. Это приводит на память ее отповедь леди Астор в Кливдене. Леди Эшбрук не потерпела бы грубости ни от кого. Но ее друзья знают, что она обладала несравнен­но более важными душевными качествами: несгибаемой принципиальностью, благо­родной щедростью духа, редкостной добротой и смирением, которых не могла скрыть от тех, кто ее знал, никакая резкость речи, порой ей свойственная, и истинно христиан­ской верой, проявлявшейся в постоянных заботах о других».