Лахезис

Даже когда эта ежедневная пытка заканчивалась, облегчение не наступало. Я мог пойти в любой самый дорогой ресторан, но от других посетителей меня неизменно отделяли два столика со скучающими молодыми людьми, — я перестал ходить в рестораны. В театрах эти же молодые люди возникали ниоткуда, в зале занимали места сразу за мной, в антрактах держали метровую дистанцию, — я перестал ходить в театры.

Мы почти не виделись с Фролычем — была та первая встреча, потом полгода пауза при полном телефонном молчании, потом короткий телефонный разговор: «Ты как там, старик? В норме? Анекдот последний слышал? Ну будь на связи, сейчас разберусь с текучкой и повидаемся».

Не повидались. И опять молчание.

Я считал деньги на своем сбербанковском счете — сумма ежемесячно нарастала, потому что тратить их мне было некогда и не на что. Еще быстрее увеличивался депозит на счете компании Тредмилл, потому что, находясь в России, я к сингапурскому отделению Баркли доступа не имел, а до Сингапура мне было не добраться. Я был сперва вполне состоятелен, потом очень быстро стал богат.

Потом я стал очень богат. До мсье Франсуа Отона мне было как до неба, но по моим понятиям я был очень богат.

Абакус, Эйсер, Белмонт, Соммерфильд, Крипто, Уэстбери, Лотте, Тренч, Бушмилл, Лерна.

Раз или два меня посещала идиотская мысль: бросить все к черту, набрать лаконичное заявление об увольнении с почетной должности протектора всего на свете, нажать на «отправить». Но эту мысль я гасил в зародыше, потому что знал, что назавтра в моем кабинете появится другой протектор, мой преемник, откроет красную коробку и направит за своей подписью заготовленное еще ночью письмо поверенным траста Лерна о замене прежнего бенефициара мистера Константина Шилкина на мсье Франсуа Отона.

К этому я не был готов.

Людке я звонил нечасто. Раз в неделю, по воскресеньям, просто, чтобы услышать. Дежурно проговаривал, что я ее люблю, она так же дежурно говорила: «Спасибо, родной». Иногда она рассказывала всякие гадости про Фролыча, но чаще подолгу делилась со мной содержанием последней прочитанной книги или очередного сериала — в подробностях. Не знаю, от кого еще я стал бы все это выслушивать, думаю, что ни от кого.

Как-то раз совсем неожиданно она попросила у меня сорок тысяч евро. Для меня, даже без обращения к сингапурскому счету, это суммой не было, но я совсем машинально спросил — зачем.

— Ну вот, — сказала Людка, — и ты стал совсем как Григорий. Все вы… — И бросила трубку.

Несколько раз я посылал к ней домой водителя, потому что после этого она больше к телефону не подходила. Водитель возвращался, мотал головой:

— Нет дома. Я спрашивал у соседей, говорят: не видели. Говорят: может, уехала куда.

Срочно найденный Фролыч тоже ничего не знал, но даже не встревожился.

— Ну а что же, — рассудительно сказал он. — Я так думаю, что решила устроить наконец-то личную жизнь. Я ей давно говорил: ну что сидеть сиднем? Она ведь вполне еще ничего и разговор может поддержать. Нашла себе кого-нибудь. Для тела, для души. Деньги у нее есть.

Я навел на всякий случай справки по больницам — Людка нигде не числилась.

Вот тут-то и произошла встреча.

В тот вечер разразилась небывалая гроза — она собиралась весь день, сизая туча, закрывавшая половину неба с запада, постепенно расползалась, темнела, набухала, будто готовясь к прыжку; первая молния, как залп артподготовки, расколола небо поперек; ураганный ветер ударил по деревьям на бульваре, и начался потоп. Улица опустела в секунду: застигнутые ливнем пешеходы метнулись в подворотни, автомобили беспомощно задергались в несущейся по асфальту бурлящей реке. Вырубился свет — я увидел, что в квартирах дома напротив тоже темно, и понял, что накрылась подстанция. Авария была, видать, нешуточной, потому что с высоты своего восемнадцатого этажа я видел, как темнота расходится кругами, съедая тонущий город.

Когда стало совсем черно, в оконном стекле мелькнуло отражение колеблющегося желтого огонька. За моей спиной кто-то зажег свечу.

— Ты не закрыл за собой дверь, Квазимодо, — сказал адвокат Эдуард Эдуардович. — Это очень неосторожно, особенно в такую ночь, когда не работают никакие телефоны, когда грохнулись все компьютерные соединения, и даже машины «скорой помощи» никуда не могут доехать. В такую ночь надо быть особо внимательным, потому что на короткое время все люди ввергнуты в первобытное состояние. Современный человек, будучи лишен электричества, совершенно беспомощен. Он лишен еды, питья, привычных развлечений, полностью отрезан от себе подобных. Все, что ему остается, это какие-нибудь обрывки печатного слова, но если он не примет предварительных мер, то и обрывки эти могут оказаться, например, на незнакомом ему грузинском языке, так что и от них Проку мало, не так ли?

— Почему на грузинском? — обалдело спросил я. — Вы зачем пришли?

Эдуард Эдуардович с ответом не торопился — он доставал из бумажного пакета свечу за свечой, зажигал их и, капая воском на полированную поверхность из карельской березы, расставлял их по столу.