Лагерная учительница

— За что же мы выпьем?.. Мы ведь, Ирочка, ни разу с тобой вот так не сидели. Друг против друга… Все рядышком, рядышком, да? Хорошо ведь нам было, да? Давай выпьем за прошлое? У нас уж с тобой есть прошлое… А ничто ведь не связывает людей так, как прошлое. Давай за прошлое. Хороший тост! — Он осторожно коснулся стаканом ее стакана: — Давай, давай!

Ира на этот раз пригубила чуточку, а он снова выпил до дна и стал есть. Она тоже взяла вилку. Он ел и глядел на ее лицо, руки.

— Со стороны может показаться, что не я у тебя в гостях, а ты… — говорил Роман, бодрясь, стараясь подавить боль и обиду.

Он вдруг прекратил есть и спросил полушепотом, наклоняясь к ней через стол:

— Ирочка, тебе хорошо было со мной, а?

Девушка тихо ответила:

— Хорошо…

— Зачем же ты так надо мной надсмеялась?

— Я над тобой не смеялась…

— Ну-да, а там… в палатке…

— Я над тобой не смеялась…

— Правда? — Он передвинулся к ней вместе со стулом и взял ее руку в свою. — А мне так хорошо было с тобой… И ловко же ты меня провела! Ох, как ловко!..

Роман не знал, что сделать, чтоб приглушить боль в душе.

— Все не так… не так… — качала головой Ира. — Ты сам знаешь, что не так!

— Так, так, Ирочка! Именно так! — убежденно проговорил Палубин. — Ну, ладно, ладно, об этом… — Он помолчал, не выпуская напряженной руки девушки, потом выговорил: — А кто… кто отец Сони?

— У нее нет отца…

— Это… я знаю… А кто все-таки у нее отец?

— У нее не было отца! — твердо повторила Ира.

Роман усмехнулся и положил левую руку на стул за спиной девушки, а потом опустил ладонь на ее плечо, чувствуя сильное волнение. Лица их теперь почти касались. Ира сидела, сгорбившись, и смотрела на стол. Виноватый вид ее сильнее раздражал Палубина.

— Ирочка, почему мне нельзя, а другим можно? — проговорил он тихо, вздрагивающим голосом.

— Что можно? — переспросила девушка, отстраняясь от него. В этих объятиях Романа она почувствовала гадкое.

— Ну… то, что другим можно… — почти насильно прижал он ее к себе.

— Кому? — выдохнула Ира. — И губы, и подбородок ее вдруг затряслись, но она сдержалась, не заплакала.

— Ну, например… Генке Малышеву…

— Пусти! — Девушка попыталась вырваться, но Роман крепко держал, глядя ей в лицо. Руки у него вздрагивали, и скулы от сжатых зубов обозначились резче. Не зная, что делать дальше, он стал искать ее губы своими губами, повторяя:

— Мне, значит, нельзя… мне нельзя…

Ира крутила головой, билась в его руках. Наконец высвободилась, отскочила к дивану и шепотом закричала:

— Уходи! Уходи! — Ошеломленная, она, видимо, сама не замечала слез, лившихся по ее щекам: — Уходи! Я тебя видеть не могу! Уходи!

И такое отвращение было в ее глазах, что Роман, ни слова не говоря, выскочил из комнаты.

Сбегая вниз по лестнице, он ударил кулаком в стену, разбил руку. По улице шел быстро, чувствуя лихорадку, озноб во всем теле. Он задыхался, но не сбавлял шагу, будто старался поскорей убежать подальше от дома Иры, словно бы, чем дальше он будет от него, тем легче станет.