Лаг отсчитывает мили (Рассказы)

После долгого обморока адмирал с трудом раздирает слипшиеся веки. И первое, что видит, — полдюжины высоких прямоугольных коробок вокруг своего шезлонга. Это «рухты» — аппараты регенерации воздуха. Подозвав командира, он показывает на них:

— Зачем?

— Матросы притащили, товарищ адмирал.

— А сами задыхаются? Убрать!

— Есть!

Но спустя несколько часов, когда раненый вновь открывает глаза, он видит вокруг себя те же коробки.

— Командир, почему они здесь?

— Матросы отказываются от них, товарищ адмирал.

— Да зачем они нам? — поясняет трюмный — широколицый парень в ватнике. — Мы здоровые, что с нами станет?..

— А это? — адмирал показывает глазами на две пышушие жаром электрические печи.

В отсеке горит одна маленькая лампочка — энергию надо беречь: всплывать для зарядки аккумуляторов на минном поле нельзя — подорвешься наверняка. А каждая печь пожирает тока больше, чем полсотни ламп.

— Выключить!

Трюмный послушно выдергивает штепселя. Но адмирал знает: стоит ему закрыть глаза — и печи снова будут включены, хотя борьба идет за каждый ампер-час и люди уже вторые сутки без горячей пищи: не хотят тратить энергию на электрическую плиту.

Что было дальше, адмирал не помнит. Его разбудила качка. Сначала показалось, что это во сне грезится. Палуба тихо кренилась из стороны в сторону. Дышалось легко и свободно. Он открыл глаза. Нет, на самом деле лодку покачивает. Ярко сияют все лампы. Неподалеку гудит вентилятор, нагнетая в отсек влажный прохладный воздух. Ветер из патрубка бьет прямо в лицо.

Рядом стоит капитан-лейтенант. Улыбается.

— Где мы? — спрашивает комбриг.

— В открытом море. Кончаем зарядку аккумуляторов.

— Все благополучно?

— Порядок. Остаток пути мы шли с комфортом. Фашисты нам сами дорогу проложили.

— Как это?

— Два тральщика тралили фарватер. Я и пристроился им в хвост. Так они и провели нас через минное поле.

— Вы отлично справились с делом, командир. А сейчас немедленно передайте в штаб шифровку от моего имени: «Подводным лодкам девятой, тридцать третьей, тридцать восьмой, пятидесятой и пятьдесят четвертой выйти в море. Следовать минными полями на предельной глубине погружения».

— Как бы враг не засек нашу рацию, — выразил опасение Солодов.

— Пусть засекает. Пусть знает, что мы в море. Мы покажем ему, кто здесь настоящий хозяин. Приступайте к «охоте», командир!

— А как вы?

— Что я? Чувствую себя превосходно. У вас на лодке чудесный климат. Курорт! Впереди полтора месяца плавания. За это время от моей раны и следа не останется. Мы еще повоюем!

…Лодка погрузилась. Подводники приступили к привычной работе — поиску и уничтожению вражеских транспортов.

Возвращайтесь с победой!

Снова грохот. Словно лавина громадных камней рушится на лодку, и корпус ее содрогается и звенит так, что мы глохнем. Втянув голову в плечи, съежившись, матрос Касаткин сидит на порожке возле торпедных аппаратов и после каждого взрыва кладет перед собой спичку. Он опорожнил два коробка. Больше спичек нет, и торпедист ломает их пополам. В ожидании очередного взрыва Касаткин забывается и чиркает спичку о коробок. Зашипел фосфор. Испуганно вздрогнул матрос. Но гасить не понадобилось: головка вспыхнула и погасла. В воздухе, который нас окружает, уже ничто не может гореть.

Наша подводная лодка третьи сутки лежит на грунте, а на поверхности моря рыщут вражеские катера, сбрасывают на нее глубинные бомбы.

Матросы лежат или сидят не двигаясь. Остатки сил тратятся на дыхание. Дышим часто-часто, раскрывая рты, как рыбы, выброшенные на песок. Лица кажутся рябыми: пот выступает бисеринами и не стекает.

Я лежу на верхней койке. Перед глазами электрическая лампочка — единственная уцелевшая в отсеке. Раньше ее прикрывал матовый колпак. Он давно разлетелся, и теперь белая подковка раскаленной нити лезет мне в глаза, жжет мозг, мешает дышать. И никуда не денешься от нее: притягивает как магнит. Временами она расплывается, меркнет; я проваливаюсь в темноту, в ужасе пытаюсь удержаться. И когда опять вижу ее, жаркую белую подковку, то уже рад ей: значит, еще живу!

У нас мало надежд на спасение. Если катера и уйдут, все равно мы только чудом сможем добраться до базы. Корабль изувечен. Когда нам в последний раз удалось всплыть, командир послал меня и старшину 2-й статьи Хмару осмотреть вертикальный руль. Мы шли по верхней палубе, и озноб пробегал по телу. В легком корпусе вмятины и рваные дыры. Надстройка в корме разворочена. Стальные листы висят лохмотьями, из них торчат погнутые винты червячной передачи. Отремонтировать руль мы, конечно, не смогли. Кое-как после часа мучений поставили его в нейтральное положение. Потом вражеские катера снова загнали лодку под воду и еще бомбили ее. Мокрые, озябшие, мы с Хмарой отогревались в самом теплом — электромоторном — отсеке, когда свалилась новая напасть. На щите ходовой станции с треском вспыхнула фиолетовая молния, отсек заполнился дымом. Сгорела пластина автомата. Правый электромотор стал. Лодка больше не могла маневрировать под водой. С тех пор она и лежит на дне.