Протягиваю вверх и левую руку. Ее тоже сжимает крепким, надежным обручем. Поднимаю голову. Прямо надо мной свешивается бледное лицо старшины. От напряжения на висках у него вздулись жилы.
— Спокойно! — хрипло прокричал он.
Пытаюсь обо что-нибудь упереться ногами. Но они скользят по покатому борту. А сверху рушится новый вал. Ударяюсь головой об обшивку…
Прихожу в себя, услышав над головой звонкий крик:
— Раз-два, взяли!
Сильные руки вытягивают меня наверх, ставят на ноги. Оборачиваюсь, чтобы поблагодарить своих спасителей. И от удивления рта не раскрою: рядом со старшиной стоит Соломатин! Мокрая парусиновая рубаха и штаны прилипли, обтянули и без того поджарую его фигуру, а курносое в веснушках лицо так и сияет. Он-то как тут оказался?
Расспрашивать некогда. Товарищи подхватывают меня под руки, и мы бежим к рубке.
На мостике старшина совсем по-будничному докладывает командиру:
— Товарищ капитан-лейтенант, ваше приказание выполнено.
И командир так же буднично, привычно отзывается:
— Добро! — Потом строго спрашивает Соломатина: — А вы почему не обвязались концом?
— Некогда было, — оправдывается матрос. — Да и что конец? Он оборваться может.
Я трогаю обрывок троса, висящий у меня на поясе, и думаю: «Прав Ваня Соломатин. Любой трос может не выдержать. А рука товарища…»
Отогнув рукав комбинезона, смотрю на свою руку. На запястье синяк, наверное, будет. И откуда столько силищи взялось у старшины?
— Идите грейтесь, — говорит нам командир.
Вечером в боевом листке я снова увидел свое имя.
Заметка была восторженная. Очень хорошо говорилось в ней о старшине Синцове. Да и мое барахтанье в воде выглядело как настоящий подвиг. Только о Соломатине не было ни слова.
Подводный доктор
Жарко. Даже в носовом отсеке, где обычно прохладно, сейчас как в парилке. Жужжат два переносных вентилятора, но от этого не легче. Свободные от вахты матросы лежат на койках чуть не нагишом и все же исходят потом. Наволочки, простыни — хоть выжимай. Лейтенант медицинской службы Семен Клунин в трусах и майке, сгорбившись, сидит на разножке и лениво теребит баян. Из-под потертой пилотки свесился на глаза мокрый чуб. Пальцы медленно перебирают лады.
«До встречи с тобою в час тихий заката…» — приглушенно поет баян, грустит. И все о ней… Лене. Ее лицо стоит перед глазами. Лейтенант сердито встряхивает головой. Хватит! Больше она для него не существует. Глупец! Так рвался. Столько было хлопот, чтобы получить неделю отпуска. Примчался в Ленинград, влетел к ней помешанный от счастья: «Ленуша, я за тобой!» А она рассеянно отвела его горячие руки, отрезала: «Не могу». Что-то еще говорила. Семен уже не разбирал слов. Через двое суток он докладывал командиру о возвращении из отпуска. Капитан 3 ранга Варенцов спросил:
— А где жену устроили?
— Нет у меня жены!
Покосился на лейтенанта командир, но допытываться не стал.
— Это хорошо, что так быстро возвратились. Послезавтра выходим в море.
Требователен Варенцов, но никогда еще не был так придирчив. Клунин сбивался с ног. У него же уйма обязанностей. «Товарищ доктор, нужно сделать то-то и то-то». Семен, когда слышит такое, горько усмехается. Какой он доктор! На подводной лодке врач — меньше всего врач. Это — интендант, начфин, кладовщик, инспектор по чистоте, методист по физкультуре и в лучшем случае — санинструктор, к которому приходят матросы, чтобы смазать йодом царапинку.
Не знал покоя лейтенант с утра до ночи, тайком поминал лихом командира, что минуты передышки не дает. И не замечал, что на самом деле отдыхает в этих хлопотах: отвлекают они от мрачных мыслей. Вот опять он слышит: «Доктор, в отсеках душно. Плохо следите!», «Доктор, у людей ноги затекают».
Моряки считают, что лейтенант медицинской службы по своей охоте играет на баяне. Не знают они, что командир сказал ему: «Не спят матросы, доктор, надо что-то делать». Врач пожал плечами: понятное дело — не спят, попробуй заснуть в этом пекле.
Но приказано — так думай. И тогда вспомнил лейтенант, что замполит прихватил в поход баян. Музыкант Клунин не ахти какой, знает всего несколько простых вещичек. Но, может, именно потому его робкая игра и действует неотразимо: попиликает Семен немного — засыпают матросы.
Сегодня что-то не получается, ворочается народ с боку на бок. Наверно, потому, что слишком тяжко на душе у музыканта.
— Товарищ доктор, нельзя ли что-нибудь повеселее? — слышится с верхней койки.
Это рулевой-сигнальщик Нефедов. Буйная головушка, всегда у него промашки. Нынче снова нагоняй получил от боцмана: задремал у руля. Бывает так: в постели не уснуть, а на вахте у истомленных людей глаза слипаются. Но за сон на посту по головке не гладят, еще перед товарищами отвечать придется.
Лежит матрос, мучается. Доктор ворчит:
— Спите, Нефедов, а то вовсе уйду.
Все же ожил на минуту баян. Всего на минуту. Потом вновь затосковал.
…Эх, Семен, Семен! На что ты надеялся? Ну зачем маминой дочке, обеспеченной, избалованной, ехать с тобой? Ты радоваться должен, что отказалась она. Да и что в ней? Неженка, модница. Только глаза… Серые, глубокие, с искорками…