Медведь разогнулся, разочарованно пожал плечами. Я вскинул глаза на заходящее солнце. Раскатилось оно над сжатым полем закатным заревом, знать, погуляет завтра Позвизд, потешится, сгибая деревья, срывая с дороги пылевой покров, заглядывая в людские дома. Да и сами мы точно в его бороде запутались, мотаемся по белу свету, и конца тем скитаниям не видно…
– Где живешь, Препа?
– Да вон. Хотите – переночуете у нас? – Парнишка махнул рукой на невысокий холмик с краю поля и добавил: – Да не бойтесь, я про вас сказывать не стану.
– И с чего это ты такой добрый? – съязвил Лис. Парнишка смутился, указал рукой на меня:
– Вон та штука нравится. Дадите – смолчу…
Я ощупал висящую на шее монету – дар умершего на ладье варяга. Почему-то не хотелось расставаться с ней даже за теплый ночлег и сытный ужин.
– Слишком смел ты, парень. Этак недолго и по шее схлопотать, – не поддался на его предложение Лис.
И Медведь, всегда охочий до еды, на этот раз лишь усмехнулся:
– Рановато тебе торговлей заниматься.
– Ну и спите тогда в лесу, – обиделся тот и, бодро припрыгивая на ходу, побежал к своему земляному дому.
Мы так и поступили. Отошли к лесочку и устроили на земле мягкое ложе из веток. Ими же и накрылись. А Препа, хоть и понабрался от варягов привычки все покупать да продавать, а души широкой словенской не утратил. Отыскал нас. Приволок тайком унесенные из дому кремни – огонь высекать, и полкаравая хлеба. Глаза у него светились во тьме, словно малые огоньки, и вспомнил я, как в детстве мечтал совершить что-то загадочное и страшное, чтоб была у меня тайна, мне одному известная. Препе такой случай выдался, вот и сиял паренек от собственной значимости, от превосходства над прочими сверстниками. Дня два еще помолчит, а потом не вытерпит – поделится тайным с приятелем, а тот еще с одним и еще, и спустя неделю вся Ладога будет знать, как он помог Княжьим преступникам. Его-то не накажут – какой с мальчишки спрос, а родителей его, верно, потянут к Меславу на дознание, что да как… За детские шалости взрослые в ответе… Придется бедолагам объяснять, что купился сын на загадочную монетку, пытался торг вести…
Я дотронулся до витой цепочки, вспомнил Чужака:
– Скажи, Препа, что сталось с тем ведуном варяжским, который на Меслава покушался?
Парнишка повернул голову. Блики от разведенного Медведем костра запрыгали на веснушчатом лице:
– Убили его.
– Когда? – выдохнул Медведь.
Грязные маленькие пальчики стали загибаться, губы зашевелились. Препа пытался ответить поточнее:
– Дня два, а то и три назад.
Мы в то время как раз Меславову ладью отбивали. Обманул нас Князь, схитрил…
– Ты иди домой, Препа, – потерянно сказал Медведь, – чай, заждались уже. А завтра приходи с утра, получишь подарок. Только не тот, что у Бегуна на шее. Другой, не хуже.
Паренек ушел, обрадованный обещанием. Небось, солнце не успеет лик ясный явить, а он уже прибежит, сбрасывая босыми ногами первую росу…
Лис улегся, и я тоже, а Медведь вытянул из-за пояса единственное уцелевшее оружие – охотничий нож и двинулся в темень, махнув напоследок рукой:
– Все одно не засну, а мальца порадую. Обещался ведь…
Я уснул, словно в беспамятство провалился, а утром разбудил меня все тот же Медведь. Лис протирал заспанные глаза, беззлобно ворчал на брата, но я видел, как нет-нет, а мелькнет в его глазах беспокойная искра. Слишком мучился Медведь, что не сумел помочь Чужаку. Мне тоже не по себе было, а все-таки не переживал так. Выше своей головы не прыгнешь, как ни старайся…
Проспал Препа… Ушли мы до рассвета, а на месте, где спали, положил Медведь чудную игрушку. С виду похожую на маленького пузатого да головастого человечка, толкнешь ее – ляжет, почти касаясь земли головой, и тут же вновь поднимется, закачается, насмехаясь над обидчиком. Верно Медведь сказал – не хуже моей монетки такой подарок. Не выдержит парень и дня, покажет дружкам…
Потому и шли ходко да больше лесом – Княжьи холеные кони быстро бегают, в чистом поле с ними не посоперничаешь… Меслава-то мы не особо и боялись, а попадаться ему не хотелось – ждал нас на берегах моря Нево Славен, верил, что отыщемся…
СЛАВЕН
Ладьи Ролло назывались драккарами. Они сильно отличались от привычных моему взгляду Ладожских ладей. Черные просмоленные корпуса, легко скользящие меж волн, казались хитрыми и хищными, словно гладкие резвые выдры. И морды, украшавшие острые вздыбленные носы, тоже больше всего походили на чудовищно оскаленные пасти маленьких озерных хищников.