Ладога

Двое высоких мужиков, в богато отделанной одежде и высоких, отороченных соболем шапках, безжалостно лупили кнутом лежащую на соломе женщину. Один, краснорожий, одутловатый, держал ее за руки, не давая перевернуться на спину, а другой, оскалив в усмешке крепкие лошадиные зубы, злобно и отрывисто ругался, опуская жесткий кнут на спину несчастной. Коротко остриженные каштановые волосы женщины слиплись от пота, свалялись на затылке неряшливыми клочьями. Драная исподница пропиталась кровью, а сквозь прорехи проглядывало белое молодое тело. Мужики вскинули на меня затуманенные похотью и злобой глаза. Одежда на них была наша, славянская, а вот рожи – варяжские. Как и говор…

– Пошел отсюда! – Узколицый замахнулся на меня кнутом – едва отпрыгнуть успел от рубящего удара. Сидящий на руках женщины здоровяк загоготал и чуть ослабил хватку. Воспользовавшись этим, она подняла голову. Из-под слипшихся, забрызганных кровью волос на меня, безмолвно умоляя, устремились карие, лихорадочно блестящие глаза. Те самые, которым рассказывал в детстве свои маленькие мальчишеские печали, те, которые видел на Болотняке, те, что всегда понимали и прощали… Глаза моей матери… Могло ли быть такое? Лежала на полу моя единственная, давно потерянная любовь, истекала кровью под варяжским кнутом…

Тощий уже заносил руку для следующего удара, а я все не мог оторваться от этих умоляющих глаз. С места сдвинуться не мог! Молча, точно обреченный, смотрел на опускающийся кожаный хлыст варяга. Молил богов остановить страшное. Услышали меня – замер кнут на полпути. Звонко щелкнув, оплел посох невесть откуда возникшего за моей спиной Чужака. Не пытаясь разобраться, кто прав, кто виноват, ведун быстро рванул посох на себя, и кнут, словно возжелав переменить хозяина, вывернулся из рук узколицего и прыгнул, рукоятью вперед, к Чужаку. Тот ловко ухватил добычу и, для острастки, громко прищелкнул ею о перемет. Ловок!

Оставшись без плети, узколицый попятился. Краснорожий здоровяк прикрыл приятеля могучим торсом. Руки женщины освободились, и она, проворно откатившись подальше, забилась в солому так, что видны были в полутьме лишь ослепившие меня глаза. Бугрясь могучими мускулами, тяжелая туша краснорожего безбоязненно перла на Чужака. В массивном кулаке блестело лезвие тяжелого варяжского ножа. Меня пот прошиб. Что тонкий да хилый ведун супротив этакой глыбы? Это тебе не оборотни – разговоры не помогут… Бежать надо! Да Чужак, видать, свои силы получше меня знал. Я так и не смог понять, как он заставил тонкое кнутовище изогнуться и, описав плавный полукруг, с лету опустить полоску сыромятной кожи на багровую щеку здоровяка. Проступили капли крови, варяг взревел, как раненый бык, но не отступил.

– Что стоишь?! – громко прошипел сзади женский голос. – Помоги же ему!

Я потянулся за рогатиной.

Притаившийся за спиной здоровяка узколицый, углядев, швырнул в меня пустую комягу. Деревянная бадья пролетела мимо, но, отшатнувшись, я зацепился ногой за сжавшуюся в комок женщину. Рогатина вылетела из рук. Нелепо размахивая растопыренными руками, я грохнулся на спину, и тощий не замедлил воспользоваться этим. Огромным прыжком подскочил ко мне, сжимая в руке кусок толстой цепи. Когда-то она служила для сцепки дровяных саней, а летом за ненадобностью хранилась в прирубке. В руках опытного воина она становилась страшным оружием. Узколицый приближался, цепь угрожающе раскачивалась в его руке. Беспомощно лежа на спине, я остолбенело смотрел на качающиеся звенья. Вот сейчас они взвизгнут, взлетая в решающем ударе, опустятся, круша грудину, пронзит тело режущая боль, и – затмение… Да и той, чье теплое тело копошится подо мной, недолго пожить доведется, вряд ли ее минует цепь… Хоть одним звеном да зацепит, а много ли бабе надо?

– Держи. – Ее шепот оглушил меня. Невольно подчинившись, сжал пальцы на тонкой руке и почувствовал знакомое округлое древко. Каким-то чудом она ухитрилась дотянуться до оброненного мной оружия и теперь ожесточенно совала мне рогатину, шепча: – Держи! Держи!

Некогда было думать да цель выбирать. Помоги не ведающий жалости воинский бог, могучий Руевит! Направь правое оружие на того, кто жить не достоин!

Я наугад метнул рогатину в злорадно усмехающееся лицо врага. Метко войдя одним остро отточенным концом в осоловевший глаз, а другим пропоров горло, она остановила его разящий удар. Торжествующая улыбка на лице варяга сменилась удивлением, а затем кровь смыла и то и другое, и, навек лишившись дара, называемого жизнью, костлявое тело рухнуло на окровавленную солому. Переведя дыхание, я взглянул на Чужака.

Ведун справлялся неплохо. Рожа толстяка превратилась в сплошную кровавую маску, его меч, то ли выбитый, то ли неудачно брошенный, валялся на полу. Здоровяк предпринимал отчаянные попытки добраться до него, но Чужак неутомимо скользил вокруг, нанося сильные и точные удары по заплывшим кровью глазам варяга.