Ладога

Ох, знал бы раньше, что ждало нас в Норангене, не стал бы столь поспешно соглашаться. Не ради себя – ради тех, кто шел со мной… Ради Оттара, Аскольда, Эйнара… Может, для них смерть в море была лучше, чем зрелище разоренного фьорда, где на месте крепких домин жалобно чернели лишь обугленные остовы и только два щурились узкими окнами – ярла и мой. Те два, в которые никто не собирался возвращаться.

Изредка попадались на пепелище голодные оборванные люди, смотрели на нас непонимающе. Сколько я ни вглядывался – не мог их признать. Да и они, похоже, нас не узнавали, а может, умом тронулись – ни радости, ни горя не отражалось в пустых глазах. Оттар, не веря, метался среди головешек, настойчиво звал жену и вдруг, постигнув, что никто не отзовется, сел на землю и беззвучно заплакал. Гнев викинга страшен, а слезы еще страшней. Если заплакал сын моря, значит, умирает его душа и не жить ему уже на этом свете. Я подошел к Оттару, обнял его за плечи. Урмане народ суровый, к теплу и участию не привыкший, но Оттар, будто ребенок, ткнулся в мое плечо, стал неумело, всхлипами, жаловаться. На что, он, наверное, и сам не знал… Потихоньку подходили остальные. Растерянные, все еще не верящие…

Жаль, Лейф дотянул нас лишь до входа в узкий фьорд. Он бы протащил и дальше, да сами попросили не позорить перед родичами. Решили – хоть битые придем, но на своих веслах. Расплатились с ярлом и разошлись. Теперь кричи, зови – не услышит… А то взял бы поникших хирдманнов к себе на службу – может, на Исландском острове построили бы они новое гнездо…

– Ты! Ты виноват! – Ко мне с перекошенной гримасой подскочил Гундрольф. – Ты сказал, что не увижу я дома! Ты накликал беду!

Я посмотрел на него и вдруг почувствовал внутри леденящий холод, будто замерло все и даже сердце перестало биться. Не трусливым показался Гундрольф, не жалким. Его просто не стало. Стояла предо мной пустая оболочка и издавала нелепые звуки.

– Заткнись, – сказал я спокойно. Видать, слишком спокойно, потому что он мгновенно смолк, а викинги опасливо отшатнулись.

– Хельг! Хельг! Ты что? – Сперва я не понял, кто кричит, а потом почувствовал на плечах тепло чужих рук и столкнулся с испуганными глазами Оттара. От моего вида у него даже слезы высохли. – Хельг! Сейчас не уходи! Не оставляй сейчас! – молил он.

– Да куда я денусь? – удивился я.

Он отпустил мою одежду, растерянно пожал плечами:

– Не знаю, только ты стал таким…

Я не понимал. Викинг смутился, силясь подобрать нужные слова:

– Таким… будто… Будто там… В Валланде… После Ии…

Так и не сумев объяснить, он огорченно махнул рукой. Ладно, каким бы я ему ни показался, а без меня урманам не обойтись. По себе знал, как тупеют от горя, как бросают все на волю богов.

Я встал, обвел взглядом притихших, раздавленных несчастьем людей:

– Обойдите все закоулки фьорда. Найдите мне хоть одного видока, способного разговаривать, или тащите сюда любого, кто покажется знакомым. Гундрольф, пойдешь с Оттаром. – Мне не хотелось отпускать предателя-викинга одного – мало ли что ему в голову взбредет.

Урмане разбрелись споро. Подгоняла возможность узнать о гибели Норангена, да и поиски вести было легче, чем сидеть и поминать былое. Я пошел к своему дому. Там все осталось нетронутым, разве только утварь в беспорядке валялась по полу.

Мне не нужен был видок – я и сам мог рассказать, что случилось в Норангенфьерде. И Ролло, что воевал сейчас далеко в Руа, тоже мог. Он эту беду предвидел. Знал, что, коли не вернутся к зиме защитники фьорда, рабы почуют свободу и сметут Норанген, не щадя никого, как не щадили их самих. Я ведал, что делает с людьми рабство – Беляна рассказала, потому и не хотел представлять, что было дальше. Хватит с меня воспоминаний о Валландской крови да урманской красавице, любившей меня больше жизни. Хорошо, что увез ее. Там умерла быстро, может, и не поняв даже, что это конец, а здесь…

– Хельг! – Аскольд втолкнул в дом темного человека, с головы до пят укутанного шкурами. На его шее блестел рабский ошейник. Следом толпой ввалились посланные на поиски викинги. – Это раб Ролло. Я знаю его.

Я вгляделся в темные глаза раба. Он был стар. Очень стар. Даже непонятно, к чему умный ярл оставил жить такого старика.

– Как тебя зовут, раб?

Ворох шкур издал какой-то харкающий звук и затрясся в смехе, с трудом выговаривая урманскую речь:

– Я свободный человек, Холег!

– Ты знаешь меня?

– Конечно, Холег. Я помню тебя. Ты венед. Глупцы верили, что ты послан Ньердом, только умный Ролло знал правду. И я.

Хирдманны недоверчиво поглядывали то на меня, то на наглого раба, столь вольно болтающего с господином. Они явно недоумевали, почему я не испробую на его плечах кнут иль, на худой конец, кулак, но вмешиваться не решались. В конце концов, дерзил-то он не им, а мне, да и рассказать мог многое. Однако испытывать их терпение не стоило, и не хотелось, чтобы услышали о страшной судьбе родичей из уст глумящегося раба. Я быстро оглядел угрюмые лица.

Похоже, никто не силен в словенском…