Ладинец

– Вот и он так сказал… – вздохнула Еленка. – Мало, говорит, ты себя ценишь… Оля, думаешь, обиделся?

– А вот у него и спроси, – улыбнулась посестра. – Подойди, приветь и спроси. А ежели осерчал, так повинись. Он и оттает.

– Вечно я перед ним виноватая. Оля, аж зло берёт!

– Так и его берёт, – прыснула Оленька. – Ты принарядись, улыбнись, за руку возьми жениха-то. Наша сила девичья в ласке.

– Прикидываться не стану, а спросить, спрошу, – подумала малый миг, – Оля, ты что там про наряды-то?

– А мы и поглядим сей миг, – обрадовалась девушка, к сундучку кинулась, – тут и шубка, и шапочка!

– И себе, Оля – Еленка и сама вскинулась, заулыбалась. – Ты, чай, тоже невеста теперь.

Защебетали, захихикали. Одно слово – девицы. Какая б ни была, сердитая, неласковая, а все одно – хочется пригожей быть. Копошились-то долгонько, едва от смеха не плакали, но красоту навели: косы тугие, шапочки меховые, а с того и щечки румяные, и губы улыбчивые.

А тут и Агаша кликнула, мол, дядька Петр боярича Сомова встренул на дороге, на двор с собой ведет. Оля с Еленкой и поспешили.

Солнышко яркое, блескучее, а снега-то белые да пушистые. Отрадно, как в басни какой или иной сказке. Тетка Светлана довольная на крылечке стоит, притоптывает ножкой в меховом сапожке. Вот опричь нее и встали девушки. Елена видела, как Оля высматривала любого своего, а сама глаза боялась поднять. Все не насмеливалась глянуть на Власия, что уж показался на подворье вместе с дядькой.

– Тетка Светлана, как Лавруша-то? Ужель все еще спит? – Еленка к доброй тетке поворотилась.

– Спит, спит соколик наш. Каши поел и спит. Савелий не велел будить, сказал, что сон-то здоровый. Я и оставила его. С ним Варенька рядом, ежели что, шумнет. Ты не хлопочи, не тревожься.

– Нет, это же надо, что удумал? Уехать не простясь, – выговаривал племяннику своему большому дядька Петр. – Елена Ефимовна, сбежать хотел, дел, говорит, по самые ухи.

С таких слов дядькиных Еленка будто сиять перестала. Все понять силилась, с чего такое? То ли обида заела, то ли иное что? Одно разумела – на боярича осердилась. С того и посмотрела зло, а он-то и не смотрел вовсе! Еленка и так уж поворачивалась, и эдак, а Власий и не глядел.

Боярышня к Оле, мол, видишь? А та и не ответила, любовалась Павлушей своим ненаглядным, что стоял у хоромцев и сам смотрел на невесту свою раскрасивую. Еленка на тетку Светлану оглянулась, а та мужу улыбалась, да отрадно так, сердечно.

Елена едва ножкой не топнула! Ужель опять Власий правым вышел? Уж сколь раз упрекал, что все у нее не как у людей. Все вокруг довольные, одна она злобой тяготится. И все через него, через медведину косматую.

А меж тем Власий заговорил:

– Ворог-то дожидаться не станет, пока я всех обниму на прощание. Наскочет и разрешения не спросит, – голос-то маятливый, не радостный.

– Оно понятно, Власка. Токмо не по-людски, – увещевал дядька.

Еленка смотрела, как Власий с коня сошел, как вздохнул и шагнул к тетке Светлане:

– Прощай, Светлана Ивановна. Бог даст, свидимся еще, – обнял.

– Власушка, свидимся! Господь не оставит милостью своей, убережет в бою, вернет в дом отчий, – перекрестила.

– И тебе, дядька Петр, не хворать. Жди вестей, не забудь, об чем условились, – поклонился, а потом уж и к девушкам обернулся. – Прощайте, Елена Ефимовна, Оля.

Оленька очнулась да и поклонилась бояричу низехонько, а Елена как стояла столбом, так и осталась. Ни слова не смогла вымолвить, а все с того, что Власий и полвзгляда на нее не кинул. Хуже того, отворотился и пошел к Чубарому, что держал на поводу ближник его, рыжий Прошка. И навовсе уж ногу в стремя вдел, да Еленка не сдержалась:

– Власий Захарович, ничего не забыл, нет? – злилась, но крепилась. Голосок-то получился тихий, но ехидный до невозможности.

Взглядом буравила широкую спину боярича, а тот, будто почуял, выпрямился: шуба на плечах натянулась, кулаки сжались.

– Так вроде не беспамятливый, боярышня, – обернулся, да так глянул, что Еленка едва в сугроб не сверзилась, но глаз прятать не стала.

– Ой, ли? Так я напомню. Разговор к тебе есть. Дело невеликое, авось надолго не задержу, – и пошла со двора.

Услыхала, как Власий наново вздохнул и захрустел по снежку за ней. Обошла Проху, что сидел верхом и на боярышню глядел не отрываясь. Она и ему взгляд кинула. С того рыжий глаза выпучил, замер, и спустя малый миг поклонился, как смог. Коня развернул и бодро так потрусил к десятку Власову, что дожидался у поворота.

Шли, молчали, а как только скрылись с чужих-то глаз, так Еленка и высказала:

– Что ж проститься не захотел? Тяжко слово невесте кинуть? – стыдила, а все через обиду.

– Слово кинуть не тяжко, Елена. Тяжко разуметь, что его мимо ушей пропустят, – сунул руки за пояс, выпрямился и брови гнул сердито. – Тебе хоть тьму слов выдай, все одно, не впрок.

– Вон как? А, может, не те слова говоришь, а, Власий? – обиделась, отругивалась по привычке.

– Я не те говорю? Я?! А про себя-то не подумала так? Опять я виноватый, да? Чую, начнется сей миг. И медведина, и кочет, и иная нечисть. Давай нето, говори. Уж дюже соскучился я по ругани.