Ладинец

И все разом загомонили, засмеялись и толпой повалили в дом. В сенях Власий приметил статную бабу. Та захлопотала, начала шубейки с гостей тянуть, дочь звать, приказывать на стол метать. Как только дверь затворилась, из-за угла хоромцев показался Ероха и нырнул проворно в дом, гостей догонять.

– До чего ж отрадно тебя встретили, Власка, аж слезу вышибло, – ворчал забытый всеми боярич. – И все у нее не как у людей.

Оглянулся на скит средь озера, засмотрелся. Благостно, иначе и не скажешь. Колоколец на церквушке звякнул, вспугнул стаю птах, те и взвились в синее небо, закружились привольно.

– Обустроилась она, ишь. Чернавок уж нашла, – Влас оглядел чистый двор, приметил высокую гибкую рябину. Подумал, что на Еленку похожа: у той губы такие же алые, и пахнет свежо и горько.

Меж тем дверь скрипнула, отворилась, и на пороге показалась боярышня: плат накинут наспех, глаза сияют.

– Власий, ты чего ж? – шагнула с приступки крутой. – Ай, зайти не хочешь?

– Не звали, – огрызнулся, разумея, что дуркует, как подлеток. – Ништо, перетопчусь. В ратную избу поеду. Бывай нето.

– Вона как, – глазами высверкнула. – В ратную, говоришь? Так и езжай, горевать не стану. С месяц ни слова, ни полслова от тебя. Я извелась, думала, помер. А ты вон какой, поперек себя шире и морда румяная! – И стоит, взглядом прожигает!

Влас и застыл истуканом. Все не мог разуметь, то ли ругает его, то ли печалится о нем.

– Опять орать? – взвился. – Морда моя тебе не по нраву, да? Уж прости, что не худой и мертвый, не сумел сдохнуть, чтоб тебя порадовать!

– Болтун! – подскочила ближе. – Я тут о нем…а он! Стыда в тебе нет, медведина окаянная!

– А чего ж не петух?! Ты еще змея припомни, сварливая!

Так бы и ругались, если б не тихий и донельзя изумленный голос:

– Влас, ты что ль?

Боярич обернулся и увидел рыжего Прошку. Тот стоял, открыв рот, едва шапку не ронял с головы.

– Власий Захарыч, ты чего?

– Того! – Влас ругнул друга и пошел за Чубарым.

Услышал, как за спиной его Прохор спрашивал у Еленки, что ж такого случилось с бояричем. Она не ответила, а миг спустя хлопнула громко дверь хоромцев.

– Влас, Власка! Погодь! – Проха нагнал, за рукав уцепил. – Это чегой-то ты? Отродясь тебя таким не видал. Чего глотку драл на боярышню?

– Проха, не начинай, инако нелепие сотворю! – вскочил в седло и был таков.

Жаль не увидел, как Проха задумчиво почесал в бороде, а чуть погодя присвистнул и захохотал.

Глава 15

Елена зашла в свою малую ложницу, на лавку присела. Хотела дух перевести, устала хлопотами. Дядьке Петру с женой указала, где жить-спать, Олюшку рядом с собой поселила, отогнала Проху с Ерохой от посестры: вились вокруг красавицы, едва не ругались друг на дружку. Еще и припасы с Агашей-чернавкой сочла, дровницу обсмотрела.

Светлана с Олюшкой в баньку ходили погреться с дороги, звали Елену, но она отговорилась заботами. Теперь сидела и жалела: от беготни употела вся. Одной в пар не хотелось, но себя увещевала, собрала узелок с чистым, пошла.

Дорогой нашла Агашу в сенях, просила на стол собирать, да ее дожидаться. Та кивнула, хотела провожать боярышню, но Еленка головой мотнула, мол, в дому дел невпроворот, а она и сама не безрукая.

В предбаннике тепло, сухо, душисто: травки по углам висят, лавки широкие поставлены. Уж в который раз Еленка помянула добрым словом купца худого незнакомого и старца Алексия, что дозволил ей жить в чужих хоромах. Уютно и в дому, и опричь.

Узелок положила, скинула с себя одежки и шагнула в теплую баню. Водичка в бадье холодная Череменецкая. Старец говорил, что живая она: и тело лечит, и душу светлит. Еленка тому не верила, но прозрачную воду из озерца любила: ледяная, сладковатая и пахнет свежо.

Зачерпнула ковшом водицы, плеснула щедро на камни горячие и залюбовалась на светлый парок. Присела на полок и принялась косу разметывать, пальцами пряди разбирать. Укрылась волосами, как пологом шелковым и сидела, глаза прикрыв, думала о зловредном бояриче Власе, что ругался утресь и серчал.

– Ну и ладно. Ну и пусть, – ворчала Еленка. – Ишь гордый какой! Надо было в ноги кланяться? Упрашивать, чтоб в дом взошел?

И злилась, и печалилась. Все простить не могла ему слов страшных о том, что своих бросит, не любила его надменности и глаз льдистых. А еще и языка острого, умишка проворного. А печалилась с того, что не приветила, как должно. Ведь он, а не иной кто Лаврушу вытащил от Нестора, бился в Шалковском лесу, себя не жалея, ее кинулся возвращать, а потом еще и собой прикрыл от стрелы вражьей.

Пока обмывалась, пока косы полоскала, все ворчала, все сердилась на боярича. Но наново вспомнила старца Алексия и гнев смирила, как сумела. Решилась идти в ратную избу поутру и говорить с Власием.

Отжала волосы, поворотилась к дверце, а она возьми, да распахнись. На пороге Влас: босой, в одних портах. Еленка от изумления рот открыла. Глядела на боярича, а тот брови возвел высоко и уставился, как на зверя диковинного!

– Охальник!! – закричала так, что сама вздрогнула. – Сгинь!