Лабух

— Глупости это! — решительно возразил бывший чоновец. — Капиталисты рабочему человеку нигде жизни не дадут. Такая уж подлючая у них натура!

— Факт!

— Хотя, кто знает, — продолжал разглагольствовать оседлавший своего любимого конька сосед. — Может, в Америку мы ещё и поедем…

— Зачем?

— Мировую революцию устраивать! Трудящихся от гнёта освобождать. Особенно негров. Я слышал, что их уж больно там притесняют.

— Ну-ну…

— Ты что не веришь?!

— Верю-верю.

— Эх, только дожить бы, — мечтательно добавил Гайворон. — Это ж какая замечательная жизнь начнётся…

— Просто песня!

— Это, да. Только не такая, как ты в ресторанах лабаешь. Без блатной нечисти и всякого такого. Настоящее пролетарское искусство!

— Типа этого? — усмехнулся я и напел:

А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер,
Весёлый ветер, весёлый ветер!
Моря и горы ты обшарил все на свете,
И все на свете песенки слыхал.[27]

— Ну, вот можешь же когда захочешь! — расплылся в довольной улыбке сосед, которому очень понравился последний куплет. — Кто ищет — тот всегда найдет!

Семигин появился только вечером и какой-то озабоченный. По городу уже пронеслись слухи, что на здание краевого суда напали какие-то бандиты. Причем, подробности с каждым часом становились всё более кровавыми, а число жертв росло в геометрической прогрессии. А поскольку никто не понимал, зачем было устраивать этот налет, предположения строились самые дикие…

— Добрый вечер, Владимир Митрофанович, — поприветствовал я главврача.

— Здравствуйте, Семёнов, — нехотя буркнул эскулап. — Вам что-то нужно?

— Да, хотел узнать, долго ли я ещё у вас задержусь?

— Торопитесь нас покинуть?

— Если честно, надоела здешняя вода. Я понимаю, что она полезна, но, ей богу, с души воротит!

— И выступления в ресторанах не компенсирует неудобств? — проявил нечто вроде иронии доктор.

— Да, какие там выступления, одни слёзы. Только чтобы ноги не протянуть, от здешней кормёжки… прошу прощения, я это не в качестве претензии!

— Да ладно, — отмахнулся доктор. — Думаете мне пшёнка не обрыдла? Но что делать, кругом разруха…

— Особенно в головах!

— Как вы сказали? — удивился Семигин. — Хотя, чертовски верно!

— Вы плохо выглядите. Устали?

— Хм. Мне казалось, что я ваш лечащий врач, а не наоборот. Впрочем, вы правы. Пришлось участвовать в нескольких вскрытиях, потом отвечать на целую кучу дурацких вопросов…

— А причем тут вскрытия и вы?

— Как говорит товарищ Целинская, имеет значение не специализация, а только лишь революционная целесообразность!

— Целинская?

— Вы знакомы?

— Нет, что вы… Просто наслышан.

— А я вот имел такое, с позволения сказать, удовольствие… вы, наверное, уже осведомлены о перестрелке в подвале здания суда?

— Так, кое-что. Бродят какие-то совершенно невероятные слухи, причём с каждым часом всё более кровавые. Десятки убитых, столько же раненных…

— Это у нас любят, — усмехнулся Семигин. — На самом деле всё не так страшно. И даже трупов всего пять, включая моего бывшего руководителя.

— Кого?!

— Астрова Мефодия Афанасьевича. Был у меня начальником госпиталя во время войны. Редкая, доложу вам, сволочь! Пару раз едва под трибунал не попал, но всегда каким-то чудом выкручивался.

— Его тоже застрелили?

— Нет. Пробили голову и зачем-то вложили в руку пистолет.

— Мертвому? Почему вы так решили?

— На руке нет следов пороха. Так что он из него точно не стрелял. Ещё одна жертва — охранявший здание суда милиционер, а остальные пока неизвестны… Вам, наверное, неинтересно?

— Это точно. Насмотрелся на смерть во время войны, знаете ли. Ничего интересного в ней нет!

— Тогда вернёмся к нашим баранам. В фигуральном смысле, разумеется! Итак, если я правильно понял, вы хотите нас покинуть?

— Хотелось бы.

— А если найдутся медицинские показания для такой задержки?

— Тогда мне от вас вообще не уехать, ибо нет здоровых, а есть не дообследованные.

— И снова вы, батенька, правы. Но поскольку я и впрямь немного устал, предлагаю устроить осмотр завтра. И уже по его результатам принимать решение. Хорошо?

— Как скажете.

Как ни странно, но всё так и случилось. Утром отдохнувший и повеселевший Семигин вызвал меня к себе, после чего подверг самому дотошному изучению. Считал пульс, слушал через трубку дыхание, стучал по коленям молоточком, заглянул во все отверстия, причем даже в те, о которых в приличном обществе не упоминают.

— Скажите, доктор, я буду жить? — не смог удержаться от шутки, когда он, наконец, закончил.

— Будете, — в том же духе отвечал мне эскулап. — Но только в том случае, если прекратите встревать в разные неприятности.

— В смысле? — насторожился я.

— Ну как же. Война кончилась, так зачем же продолжать ловить пули? Нет, я понимаю, что времена неспокойные. Но вы ведь человек сугубо мирной профессии, не так ли? Вот и занимайтесь своей музыкой. Тем паче, у вас весьма недурно получается.

— Обязательно воспользуюсь вашим советом.

— Свежо предание, — отмахнулся Владимир Митрофанович и протянул мне на прощание руку.