Лабух

А я чего паникую? Ну, был я там перед тем… Был — и что с того? Неужели не бомжи, а «профессорша»? Но опять же: почему, за что?.. Он взревновал, накинулся?.. Да какая ревность, там вовсе не ревностью пахло…

Я сажусь на койку рядом с Ли — Ли, поворачиваю ее за плечи и спрашиваю глаза в глаза:

— Ли — Ли, от кого ты беременная?.. От Поля?

— Может, и от Поля, — не перечит Ли — Ли. — А может, и не беременная, так что не буду наговаривать.

— От кого?.. — повторяю я, чувствуя, что еще немного — и не выдержу…

— От Алика… — не моргая, достает мне нутро Ли — Ли, которую я сейчас убью, и пусть со мной вся милиция разбирается, но в палату входит санитарка и пытается открыть другую половину двери. До верхнего шпингалета она на полроста своего не дотягивается, оглядывает нас, примеряется и говорит:

— Девочка, подскочи… Нового лежачего сейчас привезут.

«Доскачешься ты у меня», — думаю я, глядя, как Ли — Ли, нарочно выдуриваясь, подскакивает к шпингалету, хоть и без подскоков могла бы обойтись…

— Мне пора, — опускает она шпингалет. — Там бананы в пакете, передай Ростику, меня не пустили…

Вот откуда она про бананы знает?..

За дверью стоит Алик, и Ли — Ли его целует.

— У нас с тобой сын будет. Или ты дочку хочешь?..

Алик, который хотел пойти с ней, проводить, замирает, каменеет…

— Тогда в другой раз, — выходит Ли — Ли.

— Дочка? — спрашивает санитарка. — Ципа какая вымахала! Меня две — и ей не вредит.

— Алик, — прошу я, — догони и скажи, чтобы больше не приходила.

— Так и сказать? — отмирает, ушам своим не веря, Алик.

— Так и скажи.

Алик, очухавшись и немного подумав, садится на койку.

— Нет… Чего это я через ваше своему вредить буду?

Ну, смотри ты…

Привезли на той же тележке, на которой вывезли Адама Захаровича, нового, как сказала санитарка, лежачего, который, хоть и не вставал, задавал такого храпака, что остальные три ночи в больнице я почти не спал, и поэтому никакие сны мне не снились.

В последнюю ночь, в третий раз при мне, дежурила Зиночка. На прошлом дежурстве я уговорил ее поцеловаться с Аликом, медсестра на то и медсестра, чтобы помогать больным — не одной же Ли — Ли целоваться его учить. Этой ночью не спалось, и я подумал: а не попрощаться ли с ней — где мы потом найдемся?.. Отдыхала она на диванчике в ординаторской, и когда, закрывшись, я прилег к ней, кто–то тихо дернул дверь, замер за ней и осторожно постучал… Я знал, что это Алик, поэтому не опасался, и она знала, что это Алик, поэтому не боялась, только шепнула ритуальное не надо, чего я привычно не услышал, а Зиночка крутнулась в руках моих рыбиной, выскользнула и с размаху вшпилила прощальный укол, выхватив из–под подушки и всадив мне пониже спины шприц с такой иглой, которая показалась мало меньше моего бедного романчика! «Ну, засранка малая!..» — стиснув зубы, чтобы не закричать, подскочил я и грохнулся с диванчика на пол, где, стоя на карачках, выглядел, вероятно, быком, которому пику в зад вонзили, а Алик дергал дверь, замирал за ней и осторожно постукивал, дергал, замирал и постукивал — научили его целоваться…

— Хоть вы вели себя похабно, — утром завел меня в процедурную палатный доктор, — мне все же показалось, что у вас к той высокой юной даме… — он сделал паузу, осматривая романчика… — к той обольстительной юной даме претензии намного большие, чем просто секс.

Такого разговора от него никак я не ожидал, но, если уж он начал…

— Вам не показалось. Большие.

— Мне не показалось… — Иосиф Данилович моим ответом был, вроде бы, весьма обрадован. — Тогда, значит, показалось вам.

Я не понял.

— Что?

— Что претензии у вас… — он поднял палец, показав вверх, и еще раз повторил с особым каким–то значением… — к той прелестной юной даме большие, чем секс.

Мне скучновато стало: я подумал, что он импотент. И спросил:

— У меня как с хозяйством?

— Одевайтесь, — отмахнулся Иосиф Данилович. — С этим вы можете предъявлять любые претензии кому угодно. А вот с большим… — он посмотрел насмешливо. — Ведь вы подумали сейчас, что с моим хозяйством что–то не так?

Это смутило.

— Свои у меня хлопоты…

— Подумали, подумали… Так вот: нормально все! Только у меня, как и у вас, для больших претензий нет никаких резонов. Ресурсов. Энергии. Батарейки сели…

— Я пойду?.. — поднялся я, и Иосиф Данилович не стал задерживать.

— Как хотите, но можете и послушать, это в сфере ваших интересов… Женщина где–то к пятидесяти уже не может забеременеть, родить ребенка. Если разобраться, это кара, так как она еще способна, в отличие от мужчины в том же возрасте, любить…

Я шел к двери…

— А мужчина не способен?

— А мужчина… теоретически… способен отцом стать хоть в возрасте Мусафаила за минуту до смерти. Так как, по–вашему: мудрая природа, наказав… или, скажем, ограничив женщину, не уравновесила этого, ни в чем не ограничила мужчину?

Вернувшись, я снова присел.

— Вы диссертацию пишете? Так вроде бы не ваш профиль…