Лаборатория зла

Больно, так больно. Голова раскалывается на части, и в левом виске чувствуется какое-то слабое жжение. Так хочется пить. Они что-то сделали с ней, они непременно уже успели что-то с ней сделать. Она слегка вздрогнула, припоминая то, как женщина с неприятным лицом, с равнодушным на нем выражением, вкалывала ей что-то в вену из большого шприца. Конечно, она была абсолютно равнодушна к ней, что для нее ее жизнь, когда тут – наука… Интересно, что они ей вкололи? Что они сделали с ней? Наверняка это был не единственный укол, они что-то делали с ней, когда она была без сознания, когда она была абсолютно беспомощна и была лишена всякой возможности себя защитить. Что они могли сделать? Все, что угодно. Просторы их ужасных экспериментов могут расстилаться как угодно широко – ровно так, как широка человеческая фантазия, подкрепленная медицинскими знаниями и фанатичной преданностью своей безумной мечте. Даже если она будет долго думать, она все равно не сможет даже предположить, что они делают с нею, разве кто-нибудь здесь ей об этом скажет? Она даже не помнит, как оказалась здесь, и даже не имеет никакого понятия о том, сколько времени провела без сознания. На часы ли идет счет этого ужасного времени, дни ли? Она не помнит, нет, и даже не может сделать ни единого о том предположения. Что же было, что… Кажется, она шла по улице, она бежала, да… Она знала, что они гонятся за нею, знала, что они хотят ее похитить, да. Она так старалась убежать, сердце колотилось в груди, больно, так больно… Они вязали ее веревками, они толкали ее в душную машину. И, опять-таки, что-то кололи. Наверное, так. Она не помнит точно. Кажется, она просила кого-то о помощи? Да, просила, она наверняка кричала, пыталась кого-то позвать, она так хотела жить, она так просила, чтобы кто-нибудь ей помог, кто-нибудь спас. Наверняка это было так. Все как в тумане. Сволочи! Она ничего не помнит. Она поняла вдруг, что не знает даже, какое сейчас время года. Когда она бежала от них по пустынной улице, лихорадочно ища место, которое бы послужило для нее убежищем, которое бы стало ее спасением, на улице стояла осень, шел дождь, он не просто шел, он лился, отражаясь от сумеречных луж на асфальте, он шумел, и брызги летели из-под ее ног, ударяющих эти лужи подошвами ботинок в отчаянных порывах бегства. Когда это было? Пару дней назад? Давно? Она не убежала. Ей никто не помог. Не получилось. Она стиснула зубы. Сволочи. На место страху пришел дикий гнев. Может, для них ничего не стоит ее жизнь, но для нее самой она стоит! Она должна выжить. Она почти ничего не помнит – значит, они уже успели что-то сделать с нею, значит, какой-то из их чудовищных планов уже вошел в оборот. Ей казалось, словно где-то в самом ее мозгу кипит вколотая ей отравленная вакцина. Она должна выжить. Должна, должна! Она непременно что-нибудь придумает. Она непременно убежит от них. Даже если у нее больше нет ног. Даже если ее разбил паралич, она все равно что-нибудь придумает, она уползет, она будет впиваться зубами в каменный пол, грызя его, цепляясь, таща вперед свое изуродованное, изувеченное тело. Зубы у нее на месте, челюсти шевелятся – она это уже проверила. Надо придумать, как бежать, куда бежать. Так, чтобы ее не заметили. Надо что-то придумать, пока они еще не обнаружили все-таки ее пробуждения. Надо придумать, пока эта гадость, вколотая ей в кровь, не сделала свое черное дело и не разбила ее окончательно.

Она еще не знала наверняка, что именно ей сейчас следует делать, она не знала, сколько у нее осталось времени, но что-то ей подсказывало, что очень немного, а потому действовать надо быстро.

Глава 2. Осознание происходящего

Она снова бежала. Бежала быстро, невзирая на струи дождя, бьющие ей в лицо и фары машин, слепящие так сильно, что пути практически не было видно, и приходилось щуриться, рискуя каждый раз своею жизнью, в очередной раз перебегая дорогу вслепую и задыхаясь от этой своей слепоты, от осознания ужаса того, что в любую минуту она может погибнуть.