Лабиринт

Мари-Сесиль подняла глиняную чашу, такую маленькую, что ее можно было спрятать между ладонями, и лежавший рядом с ней маленький нож с потускневшим лезвием. Она воздела над головой тонкие белые руки.

— Dintrar! — возгласила она. — Войди.

Из темноты тоннеля выступил Франсуа-Батист. Взгляд его обшарил пещеру и, не задержавшись на Одрике и Элис, остановился на Уилле. Элис видела, как его мальчишеское лицо вспыхнуло торжеством, и поняла, что избивал Уилла сам Франсуа-Батист.

«Я не позволю тебе его обижать».

Но его взгляд уже двинулся дальше, задержался на миг на трех книгах, разложенных на алтаре, — Элис не поняла, облегчение или удивление скользнуло в нем, — и застыл на лице матери.

Даже стоя поодаль, Элис ощутила возникшее между ними напряжение.

Отсвет улыбки мелькнул на лице Мари-Сесиль, когда та отошла от алтаря, сжав в руках нож и чашу. Ее одеяние мерцало, словно сотканное из лунных лучей. Элис ощутила в воздухе легкое дыхание ее ароматов под тяжелым чадом горелого масла.

Франсуа-Батист ожил. Он начал переставлять ноги по ступеням, пока не оказался стоящим за спиной Уилла.

Мари-Сесиль остановилась перед ним и шепнула что-то Уиллу так тихо, что Элис не услышала ни звука. На лице Франсуа-Батиста застыла улыбка, но сквозь нее пробивалась злоба. Однако юноша наклонился, поднял связанные руки Уилла и протянул их к Мари-Сесиль.

Элис сжалась, когда женщина сделала короткий надрез между запястьем и локтем. Уилл тоже поморщился и глаза у него расширились, но он не издал ни звука.

Мари-Сесиль подставила чашу и собрала в нее пять капель крови.

То же самое она проделала с Одриком, затем остановилась перед Элис. Той видно было, как дрогнуло от возбуждения лицо Мари-Сесиль, когда ее нож прошелся по белой коже у локтя, вдоль старого шрама. Аккуратно, как хирург на операции, она ввела в кожу кончик острия и повела вниз, открывая полузажившую царапину.

Элис удивилась, как слаба была боль. Сперва она почувствовала тепло, которое быстро сменилось холодком и онемением. Она зачарованно следила, как капли ее крови падают, одна за другой, в странную бледную жидкость внутри чаши.

Затем все кончилось. Франсуа-Батист выпустил ее руки и вслед за матерью прошел к алтарю. Мари-Сесиль повторила проделанное над сыном, затем встала между алтарем и лабиринтом.

Она поставила чашу в центре плиты и провела ножом по собственной коже, глядя на протянувшуюся книзу струйку.

«Смешали кровь…»

Вспышка понимания пронзила Элис. Грааль принадлежит каждой вере и ни одной из них. Христиане, иудеи, мусульмане — пятеро стражей избирались за душу и деяния, не за происхождение. Все были равны.

Она видела, как Мари-Сесиль наклонилась и выдернула что-то, вложенное между страницами каждой книги по очереди. Вот она подняла вверх листок бумаги… нет, не бумаги, папируса. Просвечивавший луч светильника выявил переплетение тростниковых волокон. И отчетливо стал виден символ — анкх, крест жизни.

Мари-Сесиль поднесла чашу к губам и отпила. Опустошенную чашу обеими руками опустила на алтарь и обвела взглядом комнату, задержавшись наконец на Одрике. У Элис мелькнула мысль, что она с вызовом ждет от него приказа остановиться.

Затем она стянула с большого пальца кольцо и повернулась к каменному лабиринту, всколыхнув неподвижный воздух. Светильник ярче вспыхнул у нее за спиной, по стене разбежались тени. И в тенях каменной резьбы Элис увидела две, не замеченные ею раньше.

Скрытые линиями лабиринта, явственно проступали теперь очертания анкха и выпуклой чаши.

Раздался резкий щелчок, словно ключ провернулся в замке. Минуту, казалось, ничего не изменилось. Потом из глубины стены послышался скрежет камня, трущегося о камень.

Мари-Сесиль отступила назад. Элис стало видно небольшое отверстие, чуть больше поперечника книги, открывшееся в центре лабиринта. Тайник.

Слова и фразы вспыхнули в ее мозгу: объяснения Одрика смешались с воспоминаниями о собственных изысканиях.

В центре лабиринта — свет, в центре скрыто понимание. Она подумала о христианских паломниках, идущих по «chemin le Jerusalem»[116] в нефе Шартрского собора, проходящих по сужающимся кругам в поисках света.

Здесь, в лабиринте Грааля, свет — буквально — был в сердце всего.

Под взглядом Элис Мари-Сесиль подняла с алтаря светильник и поместила его в отверстие. Он точно лег в углубление, и сразу разгорелся, залив пещеру светом.

Папирус одной из книг она подняла с алтаря и вставила в прорезь ниши. Он отгородил часть света, и в пещере потемнело. Женщина развернулась к Одрику, ее слова нарушили чары.

— Ты сказал, тогда я увижу! — выкрикнула она.

Он поднял к ней свои янтарные глаза. Элис всей душой желала, чтобы он промолчал, но знала — этого не будет. По непостижимым для нее причинам он твердо решил позволить обряду совершиться.

— Истинное заклинание открывается, только когда три папируса сложены вместе. Лишь тогда в игре света и тени откроются слова, которые должны быть произнесены, вместо слов, хранящих молчание.