Лабиринт Ванзарова

Встав во весь свой могучий рост, Аполлон Григорьевич опасно сблизил темечко с потолком. Опасно для висевшей люстры.

– Почтового поймали, и этому не уйти… Если намерены навестить Котта – я с вами. И не смейте отослать меня по важным делам. Важных дел у вас не осталось. Больше не проведете жульничеством… Что сидите? Объелись до неприличия?

Дав половому трешку и оставив сдачу на чай, Ванзаров неотрывно смотрел в окно, за которым суетилась Сенная торговцев, разносчиков, кухарок и нищих.

– Убийца купца Морозова и его сына ищет зеркало. Вероятно, вчера ночью это он посетил магазин зеркал на Вознесенском, оставив груду осколков. Его подгоняет особое желание. Что ему остается?

– Давайте спросим вашу лживую психологику, – начал Аполлон Григорьевич.

Ирония пропала зря. Слишком быстро для сытого человека Ванзаров подошел к вешалке, накинул пальто, нацепил шапку и выскочил из трактира.

– Да что же такое! – в сердцах бросил Лебедев, подхватил саквояж и поспешил следом, оставив рюмку сиротой. Можно понять его досаду, когда твой друг – ужасный человек с ужасными манерами. Беда от слишком умной головы, как известно. Или от ее отсутствия. Никогда не угадаешь.

69

Раздумывать – пустая трата времени. Щель внизу двери светилась электрическим светом, звонок гремел, никто не открывал. Лебедев предложил крикнуть дворника, чтобы тот бежал за городовым. Сделав знак «тишина!», Ванзаров нагнулся и приложил ухо к замочной скважине. Он прислушивался, на лестничной площадке царил полный покой. Аполлон Григорьевич не смел шевельнуться. Как вдруг Ванзаров сунул в замок нечто загогулистое, что хранилось в потайном кармашке пальто, и повернул. Замок хрипло щелкнул.

– Из вас отменный медвежатник, друг мой, – сказал Лебедев, любуясь ловкостью. – Выгонят со службы – будете вскрывать квартиры потерявшим ключи. Заработки всяко больше, чем в полиции.

Балагурство осталось не замечено. Ванзаров размял мышцы спины, будто готовясь к борцовскому поединку, приоткрыл створку двери и загородил собой проход.

В обширной прихожей горел свет. На вешалке красовались дамские меха и шуба покойного мужа. Обувь находилась в некотором беспорядке, будто об нее запнулись и расшвыряли. Из гостиной долетел тихий стон. Движением головы Ванзаров приказал криминалисту оставаться на месте. Бесшумно ступая, приблизился к стеклянной двери, распахнул и ворвался внутрь.

– Аполлон Григорьевич!

Знакомая гостиная словно пережила обыск. На полу осколки посуды, перевернутый самовар в луже воды, разбросанные карты, перебитые фарфоровые чашки и хрустальные вазочки, куски сахара, россыпь сушек и пряников, расплывшиеся кучки варенья, буфет распахнут. Беспорядок освещала бронзовая люстра на семь лампочек. Электрический свет отражался в голой столешнице. Около ножки стола лежало тело. Мадам Морозова была завернута в скатерть, как спеленатый младенец. Концы затянуты на спине так туго, что руками не шевельнуть. Ногами она тоже не владела: широкая юбка схватила икры узлом. Головка ее наклонилась к плечику, глаза закрыты, с губ слетал утробный стон.

Отстранив Ванзарова, Лебедев опустился на колени, коснулся ее шеи.

– Не стойте истуканом, найдите себе дело, пока приведу в чувство, – Аполлон Григорьевич раскрыл саквояж.

Шанс заманчивый. Минуя осколки и разбросанные предметы, Ванзаров обошел гостиную, вышел в коридор, осмотрел спальню жены и спальню мужа, столовую, кабинет Морозова и даже заглянул на кухню. Прочих следов разгрома не нашлось. Если не считать распахнутого книжного шкафа, в котором посреди полки для томов большого формата зияла дыра. Коллекция фарфора в стеклянных шкафчиках осталась нетронута.

В гостиной раздался тяжкий кашель, переходящий в вой и плач. Ванзаров поспешил вернуться.

Разрезанная скатерть валялась рядом с приличным шматком юбки. С узлами Лебедев не церемонился, резал без жалости. Полина Витальевна сидела на стуле, выпучив слезящиеся глаза, не замечая густую слюну, свисавшую с губки. Прическа находилась в ужасном беспорядке. Дамы не слишком любят, когда их застают в неприличном виде. Бедняжке было не до манер. «Слеза жандарма», которую Аполлон Григорьевич влил, к жизни вернула, но возвращение оказалось трудным. Организм мадам Морозовой испытывал страдания, какие в аду получают грешники. А вовсе не бедные невинные вдовы.

Заметив Ванзарова, она издала вопль раненой чайки, вскочила, ее мотнуло в сторону, она ухватилась за край стола, оттолкнулась и бросилась на грудь чиновника сыска. Припав, обвила его шею и разразилась такими слезами, что сюртук должен был промокнуть насквозь.

– Вот она, женская благодарность, – пробормотал Аполлон Григорьевич, пряча склянку с волшебной жидкостью. – Кто-то спасет, а на шею другому бросается…

Полина Витальевна плакала долго и со вкусом. В таком случае надежная мужская грудь куда лучше подушки или ненадежной груди подруги.

Наконец, слезы кончились, остались последние вздохи. И они стихли. Когда измученная женщина была усажена, она смогла говорить. История оказалась трагическая.