Лабиринт Просперо

С раннего отрочества Ванзаров работал над собой. По примеру древних греков. Не столько тренировал тело, сколько душу. Зная, что подвержен бурным проявлениям чувств, старательно плел для них узду. И с годами довольно преуспел. Он не мог припомнить больше двух случаев, когда терял над собой контроль. Оба эти случаи кончились некрасивыми происшествиями, за которые было стыдно. Те, кто попал под его горячую руку, сохранили долгую память. Заодно пошел слух, который вызвал в кругах петербургских жуликов и воров редкое уважение к чиновнику сыска. Третий случай разразился внезапно.

Он ощутил легкую пустоту в голове и свист в душе, что были грозными предвестниками. Но ему было все равно. Навлоцкий сломался пополам, хватая воздух, раздавленный в солнечном сплетении, после чего совершил кульбит и шмякнулся о притоптанный снежок с такой силой, что кости застучали, как в пустом мешке. Он лежал скорченным червячком, а Ванзаров, схватив его ворот удушающим захватом, нависал черной скалой.

– Если ты… Дрянной человечишка… Только шевельнешь мыслью в ее сторону… В бараний рог сверну и узлом завяжу так, что всю жизнь с клюкой ходишь будешь… Ты меня хорошо понял?

Гнев его был страшен. Навлоцкий, забыв, что скоро умрет от яда, испугался так, что страстно захотел жить. Или хоть дышать. Он пучил глаза, кряхтел задушенно, но его не отпускали. Захват был стальной. Кое-как извернувшись, он закивал, отчаянным свистом моля о пощаде…

Ванзаров заставил себя отдернуть руки. Навлоцкий перевернулся на живот и, кашляя, пополз в сторону, уронил лицо в сугроб и тяжело дышал в снег. Кое-как он поднялся на колени и оглянулся.

– Бойтесь своих желаний…

Навлоцкий жалостно охнул, привстал, зашатался и сел в сугроб.

– Простите меня… Шутка дурацкая… Разве можно… Я же не зверь… И в мыслях не было… Голова кругом пошла… Шутка… Простите… – еле дыша бормотал он. – А еще друг мой Веронин…

– Что Веронин? – спокойно спросил Ванзаров, проклиная себя за слабость и выпуская бешенство в ноздри, не хуже быка.

– Хотел с ним помириться по-человечески, что тут делить на пороге смерти… А он… – Навлоцкий отер багровое лицо охапкой снега. – Одарил меня этаким взглядом презрительным и говорит: «Пойду приму ингаляцию, что-то горло разошлось…» Представляете! И это за все мои труды ради него! Какая благодарность! Жить осталось несколько часов, а он о горле думает. Весь в этом: удавится за бесплатное…

– Доктор его не удержал? – спросил Ванзаров.

– Куда удержишь… Такая жадность у человека…

Ванзаров побежал так быстро, как позволял утоптанный снег.

55

Курзал был отдан на разграбление, как павший город. Чужая армия вошла и творила что хотела. Францевич ни в чем себе не отказывал. Даже одной рукой он орудовал с отменной ловкостью. Для начала он выломал створку другой ниши, что была у камина. После чего методично, как при обыске, стал переворачивать все, что попадалось ему на пути. Ему не мешали, но и не отпускали далеко.

Перевернув гостиную, Францевич зашел в библиотеку. Книги он всегда не любил и теперь мог отыграться вполне. Ряды книг летели на пол, покрывая его толстым слоем. Он сворачивал все полки, до каких мог дотянуться. Шкафы зияли голым нутром. Францевич так же методично вывернул ящики письменного стола. Дальше на его пути оказалась читальня. Разгуляться здесь было не на чем. Он только свернул кресла и поднял ковер со столбом пыли. Ничего большего он не нашел. Подустав, ротмистр направился в бильярдную, но здесь все было на виду. Полку с шарами он пожалел. Но под столы все же заглянул. На чем бросил бесполезное занятие.

Кроме него, некоторую активность проявил Меркумов. Не позволяя себе громить и швырять, он заглядывал за занавески, что-то внимательно изучал в холле и даже заглянул в столовую, где накрывали обед. Поиски его были вялыми и обреченными. Вслед за ним бесцельно слонялся Лотошкин, вытирая сырость в глазах. Камердинер ничего не пытался найти, а только вздыхал и жаловался на жизнь. Ему хотелось рассказать кому-то свое горе, но господам было не до него.

Месье Пуйрот отправился на кухню, влив в себя полный графин воды, после чего исторгнул содержимое тут же, не выходя за порог. Приличия его не волновали. А волновало, чтобы непонятливая обслуга подала другой графин воды.

Дарья Семеновна подняла за ротмистром кресло, села в него и сидела неподвижно. Взгляд ее блуждал где-то далеко за окном – там, где снег и солнце. Мадам Стрепетова пыталась разговорить ее, чтобы не было так страшно, но Дарья Семеновна не отвечала вовсе, пока дама не отстала от нее.

Часы резали время неумолимо. Прошел час оставленного времени. В такую минуту каждый ощутил, как мало прожил, как хочется немного пожить, просто пожить, дышать воздухом, проваливаться в снег, жмуриться на солнце. Все это оказалось по-настоящему бесценно по сравнению с миллионами американца. Кому они нужны, миллионы, если жить осталось меньше суток?