Лабиринт Один: Ворованный воздух

«местом собраний деятелей Сопротивления, а главное, в ней скрывались подпольщики. Для доктора Детуша это не было тайной, и однажды он даже лечил человека, которого пытало гестапо».

Однако доктор, великодушно не выдавший подпольщиков, известен и менее благовидными поступками. В 1942 году он дает согласие на посещение Берлина в составе делегации французских врачей, и там, по некоторым свидетельствам, выступает перед депортированными французскими рабочими в защиту немецко-французского сотрудничества. Отношение Селина к коллаборационизму явствует из его заявления, опубликованного в пронемецкой газете «Эмансипасьон насьональ» (21.11.1941):

«Чтобы стать коллаборационистом, я не ждал, пока Комендатура вывесит свой флаг в Крийоне».

В 1950 году в парижской газете «Комба» было опубликовано в качестве документа письмо Селина от 21.10.1941 года секретарю Института еврейских исследований и проблем по поводу проведенной институтом антиеврейской выставки в Париже. В этом письме Селин жалуется на то, что его памфлеты не фигурируют среди экспонатов:

«Но при посещении вашей выставки я был поражен и немного раздосадован тем, что на стендах нет ни „Резни из-за пустяков“, ни „Школы трупов“…»

Известен также его призыв к объединению различных антиеврейских группировок:

«Антиеврей первого призыва, я замечаю порой, что меня не то чтобы обходят некоторые новые люди, но у них есть концепции, совершенно отличающиеся от моих, по еврейской проблеме. Вот почему необходимо, чтобы мы встретились».

Таким образом, даже если учесть, что время от времени Селин позволял себе антинемецкие, «пораженческие» высказывания (в узком кругу), редко публиковался в коллаборационистских изданиях и не ходил в германское посольство, тем не менее он едва ли имел основание писать впоследствии, что во время оккупации был

«единственным, пожалуй, писателем с именем, который остался строго, ревностно, непримиримо именно писателем и не кем иным, как писателем».

Еще более одиозно звучат его слова:

«Евреи должны бы поставить мне памятник за то зло, которого я им не причинил, но которое мог бы причинить».

Сущность позиции Селина, пожалуй, точнее всего определил французский писатель Р.Нимье:

«Нельзя утверждать, будто Селин ответствен за лагеря. Он выразил, однако, страсти, которые вели к лагерям».

Именно поэтому памятник Селину никто ставить не собирался. Напротив, лондонское радио, вещавшее на оккупированную Францию, неоднократно сообщало, что Селин приговорен к смертной казни.

С Селином даже стало опасно гулять или сидеть в кафе: каждую минуту он мог оказаться объектом террористического акта. И конечно, когда союзники высадились на берегах Нормандии, Селин имел все основания для беспокойства. В послевоенном интервью он жаловался, что, останься он в освобожденном (слова «освобожденный», «освобождение» Селин до конца своих дней брал в кавычки) Париже, его бы убили без суда и следствия. В июне 1944 года Селин вместе с женой решают ехать в Данию через Германию, в которой уже началась агония поражения.

Так открывается немецкая одиссея Селина, продолжавшаяся вплоть до марта 1945 года. В Германии Селин был встречен довольно недружелюбно (было не до него) и, несмотря на множество демаршей, никак не мог получить «аусвайс» для поездки в Данию. В ноябре 1944 года, исколесив пол-Германии, он отправился в Баварию, в местечко Зигмаринген, где пребывало вишистское «правительство в изгнании». Вместе с «правительством» в Зигмарингене жило около двух тысяч коллаборационистов, скрывавшихся от народной мести. В этой компании, в обстановке трагикомического фарса (над замком Зигмаринген развевается французский флаг, так как замок объявлен французской территорией; при замке имеется два «посольства»: немецкое и японское), Селин живет несколько месяцев и работает врачом. В конечном счете влиятельные друзья выхлопотали ему разрешение на выезд в Копенгаген, и на последнем поезде, под сильной бомбежкой союзников, но все же благополучно Селин добирается до «земли обетованной».