Лабиринт Химеры

Сыровяткин, уставший куда больше подчиненных, что и должно быть, все-таки груз ответственности и прочее, окончательно выпустил вожжи, предоставив участку делать что вздумается, удалился в свой кабинет, расстегнул мундир и вынул из книжного шкафа графинчик с прозрачной жидкостью. Пить в горе и в радости в одиночку полицмейстер не умел. Компанию ему составил пристав Толстоногов. Закуска была скромная: соленые огурчики, холодная говядина, пирожки, оставшаяся с обеда половина пирога с кроликом, парочка паштетов и моченые яблоки. В такой час не до изысков.

Полицейские выпили без тоста по рюмке, затем по второй, а там и третья успела, после чего Сыровяткин окончательно убедился, что нервам его нанесен столь существенный удар, что водка не берет ни в какую. Эту неприятность он исправил еще двумя рюмками подряд, после чего ощутил некоторую легкость в голове и на сердце, а пристав совсем развалился на стуле.

— Вот скажи мне, Владимир Андреевич, что за напасть такая на нас? — спросил Сыровяткин с тяжким вздохом.

— Так ведь оно понятно, Константин Семенович, вольности во всем виноваты, брожение мозгов, народ страх потерял, дурят от скуки, забыли вот про это… — и пристав назидательно покачал кулаком.

— Да я не о том! — Сыровяткин скривился, как будто яблоко попалось кислое. — Как тебе гость столичный?

Толстоногов со значением покачал головой.

— Фрукт еще тот, — сказал он, разливая не так чтобы метко по рюмкам. — Справился у своего приятеля в столице, говорит: исключительного упрямства. И подхода к нему не найдешь. Хуже другое…

— Что такое? — насторожился Сыровяткин, поставив уже поднятую рюмку.

— Говорят, у него там… — Толстоногов осторожно указал пальцем в потолок, — высокие покровители имеются. Делай, что хочешь. Все грехи заранее отпущены. Так-то вот… Не сковырнешь.

Сыровяткин молча закинул рюмку в рот и отмахнулся от предложенного огурчика:

— Только этого не хватало.

— Опасный субъект, с ним ухо востро. А еще говорят, однажды такое сотворил, что…

О чем болтают полицейские сплетники, Сыровяткину узнать не довелось. В приемной части раздался грохот, будто десятки кованых сапог одновременно пришли в движение, роняя лавки и стулья, после чего возникла напряженная тишина, какая всегда бывает перед грозой или землетрясением. Сыровяткин только успел обменяться с приставом тревожным взглядом, как дверь в кабинет без стука открылась. И на пороге появился тот, о котором, как убедился Сыровяткин, только помянешь — а он тут как тут.

— Добрый вечер, господа, не помешал?

Полицмейстер резко встал, застегивая предательские пуговицы, которые не хотели попадать в прорези.

— Никак нет, господин Ванзаров, рад вас видеть…

Приставу повезло куда меньше. Толстоногов потерял равновесие и чуть не шлепнулся об пол. Хорошо гость успел поддержать его за локоть. Волна позора окатила Сыровяткина от макушки до пяток. Надо же, так не вовремя, и такой конфуз.

— Прошу простить, — пробормотал он.

— Какие пустяки, — сказал Ванзаров, все еще придерживая Толстоногова, который никак не мог обрести твердость ног. — При резком вставании кровь приливает к голове и наводит полный хаос в мозгах. Если они, конечно, имеются.

Сыровяткин подхватил Толстоногова, который порывался отдать честь, но никак не мог попасть ладонью к виску, а тыкал ею в лоб, и поспешно вывел вон. Он вернулся не то чтобы кристально трезвым, но готовым к любым ударам судьбы. Такое уж выпало ему испытание за все годы тихой и беспорочной службы.

— Пристав… Сегодня… Толстоногов… Весь на нервах… Целый день на ногах… — пытался объясниться Сыровяткин.

Его лепетание было остановлено резким жестом.

— Константин Семенович, это ваши подчиненные, и вам виднее, кто из них и сколько способен выпить, не закусывая, — сказал Ванзаров. — У каждого свой потолок.

— А у вас какой? — спросил Сыровяткин, с ужасом понимая, что с языка сорвалась непростительная грубость. По всему видать: конец его приблизился еще на шаг.

Страшный гость ничем не выразил возмущения. Только дернул роскошный ус и еле заметно улыбнулся.

— Это секрет Департамента полиции, — ответил он. — По знакомству вам скажу: до рекорда господина Лебедева мне чрезвычайно далеко.

— Благодарю вас, — только и мог ответить Сыровяткин, испытывая и облегчение, и признательность. За понимание сложностей полицейской жизни. — Не побрезгуйте, Родион Георгиевич?

Полицмейстер гостеприимно приглашал к столу.

Искушение было слишком сильным, чтобы с ним бороться. Ванзаров не побрезговал, а налил в рюмку пристава, отдал ею салют в честь хозяина кабинета, красивым и плавным движением отправил в рот, смахнул невидимые капельки с усов и вкусно закусил холодной говядиной, взяв нарезку пальцами, по-простому, без манер. Чем сильно и глубоко расположил к себе Сыровяткина.

— У меня к вам дело, как вы уже догадались, — сказал Ванзаров, жуя говядину, беря еще и прицеливаясь к пирогу.

— Дачи проверили, как вы указали… Все заперты, посторонних не было.

— Чудесно. Но это еще не все…

— Что угодно, Родион Георгиевич.

— Принесите дело барышни Агнии Вольцевой. Полагаю, она находится под полицейским надзором?