Лабиринт. Феникс

– Беженец к нам прибился. Кстати, вы ему тоже жизнью обязаны. Когда боеприпас у танка сдетонировал, товарищ лейтенант, вас и засыпало. Гражданский за карабином в окоп спрыгнул, стон и расслышал. Откопал. Вам оторвавшимся катком по ногам удар пришелся.

– И где этот гражданский?

– Они с Гавриковым тропу разведать пошли. Националистов по лесам много бродит, не хотелось бы нарваться на их засаду. О! Кажись, возвращаются.

Действительно, по тропе с поросшего лесом косогора спускался красноармеец Гавриков, ничуть не согнувшись под тяжестью «дегтяря» на плече. Молодой, но весьма крепкий парнище, широколицый, толстогубый, щекастый, курносый сибиряк, в рваном обмундировании. Сержант, не повышая голоса, задал вопрос:

– Второй где?

– Ща подойдет. О! В чувствие пришли, товарищ лейтенант? А то уж мы думали…

Сержант оборвал словоизлияния:

– Дорога как?

– Свободна. Федорыч, ты б видел, как Михайло по лесу крадется. Эт-то что-то! У нас так не каждый охотник сможет!

– Меня обсуждаешь, Витек?

Словно из-под земли из-за кустов появился молодой парень в испачканной рубахе, в штанах, пошитых из грубой синей ткани и по бокам прошитых желтой нитью, в туфлях на тонкой подошве.

Когда неизвестный ему человек встал рядом с повозкой и своим взором окинул его, раненого и увечного, Апраксин даже удивился показавшейся вдруг доброте и свету в его глазах. Удивительно! Обычно так смотрят на людей служители культа. Может, он из этих? Ну, там… обычный поп, что ли? Молод только очень. В руках парень держал короткий карабин польского производства, штык-нож от которого он заткнул со стороны спины за ремень на поясе. Если б это был боец их взвода, Данилов даже в такой ситуации запросто взгрел бы за внешний вид. Пижон городской, понимаешь ли! Но… как говорится. А еще, сержанта просто на подсознании поражала внутренняя сила встреченного на войне паренька. Вроде ничего особенного в словах и голосе, но только взглядом поведет и мнение выскажет, а хотелось принять сказанное к исполнению.

– Петр Федорович, метров через триста с тропы в сторону свернем. Чуть проедем, и привал объявляй. До ночи отсидимся.

– Чего так?

– Местные жители балуют. Немцы вперед ушли, а эти сволочи отловом красноармейцев и беженцев занялись, на тропах «рогатки» выставили. Сам видел, потому и Витьку назад отослал. Уж очень шумно ходит, как топтыгин в малиннике.

– Напраслину возводишь, Миша! – обиделся тот.

– Цыть! – Данилова другое беспокоило. – Ночью-то как пойдем?

Парень подмигнул.

– Ночью спать нужно. Перед самым рассветом двинемся.

Действительно, гражданский нашел место, забились, что называется, в самый медвежий угол. Пока Данилов сам раскладывал нехитрые пожитки и остатки еды, найденные в цыганской повозке еще первого дня, на тонкие ломтики резал сало и лук, пока Гавриков обустраивался в «секрете» по ходу колесных приметин в траве, а цыганка, оставив сверток с ребенком, скрылась по своим надобностям в кустиках почти непролазной поросли, парень встал у телеги с раненым. Наконец-то представилась возможность спокойно поговорить. Хотя сам Апраксин не торопился начинать разговор, отчасти и потому, что молодая цыганка перед тем, как уйти, что-то невообразимое с ним сотворила. Почти утихла боль, а ей на смену пришла апатия. Скорей всего, это состояние с ним подметил прибившийся к отряду парень, поэтому, постояв у телеги, отошел прочь, думая о чем-то своем.

За локоть тронули. Слегка прикоснувшись, парень даже не сразу заметил, что рядом стоит цыганка, на автомате спросил:

– Со ту камэс, Тшилаба?[2]

– Ты по-нашему говоришь, гаджо?[3]

– Слегка.

– Брешешь ведь?

– Слегка.

– Ту кацыр сан?[4]

– Издалека.

– Дай мне свою руку.

– Зачем? Свою судьбу я и так знаю.

– Дай!

Протянул ладонь цыганке. В глазах ни грамма сомнения и недоверия к молодой гадалке, не тот случай. Пусть смотрит, если желание есть. Сама Тшилаба, изучив линии на его руке, лишь рот хотела открыть, когда осадил:

– Не надо. Ничего не говори.

– Не веришь?

– Почему же? В жизни происходит много невероятных чудес. Ты даже не представляешь, сколько.

– Представляю, чужак. Ты даже не представляешь, насколько. Попросить хочу.

– О чем?

– Ребенка моего не бросай. – Мотнула головой в сторону повозки, на которой помимо лейтенанта находился сверток с мелкой, почти всю дорогу спавшей девочкой. Повела подбородком в сторону сержанта, закончившего с приготовлением пайки и в свою очередь прислушивавшегося к их разговору. – Данилову ее отдай, он пристроит в хорошие руки. Пусть хоть одна душа из табора живой будет.

– А ты?

– Я?.. Я скоро уйду… к остальным. Мами[5] Зара сей ночью приходила, сказала – пора мне.

– Так не слушай ее. Ко мне ближе держись, выберемся.

– Ты выберешься. – Снова мотнула головой в сторону Данилова. – Они выберутся, если тебя держаться будут. Я – нет.

– Глупо.

– Да… Мами Зара сильная шувани[6] была.

– Ладно. Твое дело. С лейтенантом что?

– Боль я ему сняла, но она никуда не исчезла. У него колени и кости ног раздроблены. Чужак, после того… ты документы его прибери… с Даниловым я поговорю.

– Выходит, и ты шувани?

– Я – Тшилаба, ищущая знания.