Лабиринт Фавна

Кармен не понимала, что супруга мэра ничего больше не хотела знать. Жена портного… Женщина, которая уже была замужем… Лица гостей застыли. А мама Офелии вся была в своей волшебной сказке. В стародавние времена…

Она нежно положила руку на локоть Видаля.

– Когда муж погиб, я в одиночку стала работать в мастерской…

Гостьи уткнулись взглядом в тарелки. Что за признание! В их мире женщина работала, только если была очень бедна и вынуждена кормить семью. Но мама Офелии все еще верила, что принц спас ее от всего такого: от бедности, от стыда, от беспомощности… Она смотрела на Видаля сияющими влюбленными глазами.

– И вот, чуть больше года назад, – она так и держала его за локоть, – мы снова встретились!

– Как интересно! – Жемчуга́ на шее у жены мэра сверкали, словно она украла звезды с неба. – Вы вновь нашли друг друга…

Ее голос чуть-чуть потеплел. Жена портного и солдат… Кто не любит волшебных сказок?

– Интересно. О да, очень интересно, – промолвила вдова, кривя губы.

Она верила только в такие сказки, где герой привозит домой гору золота.

– Прошу извинить мою жену. – Видаль высвободил руку и взял свой бокал. – Она воображает, что эти глупые истории кому-то могут быть любопытны.

Кармен Кардосо смущенно опустила взгляд. В некоторых сказках говорится о таких вот званых обедах. Может, надо было Офелии предупредить маму, что она приняла Синюю Бороду за принца?

Мерседес, войдя в комнату, увидела, как поникли плечи Кармен, и с радостью шепнула ей хорошие новости.

– Прошу меня извинить, – пролепетала Кармен Кардосо. – Моя дочка…

Она не договорила.

Никто не смотрел на нее, пока Мерседес везла к двери кресло на колесиках.

– Капитан, я вам говорил, что знал вашего отца? – спросил генерал. – Мы оба воевали в Марокко. Я был с ним знаком недолго, но он произвел на меня сильное впечатление.

– В самом деле? Я не знал.

Мерседес поняла по голосу, что Видалю вопрос неприятен.

– Его солдаты рассказывали, – продолжал гость, – что генерал Видаль, умирая на поле боя, разбил свои карманные часы о камень, чтобы сын знал точное время его смерти. И чтобы показать сыну, как умирает храбрец.

– Чепуха! – ответил Видаль. – У моего отца никогда не было карманных часов.

У Мерседес чесались руки выхватить серебряные часы у него из кармана. Пусть все видят, что он такое – надтреснутая, лживая вещица. Но она молча выкатила кресло из комнаты. Девочка ждет. Мерседес набрала для Офелии горячую ванну – пусть отогреется. Пробовала отстирать платье, но оно было безнадежно испорчено.

Когда Мерседес втолкнула инвалидное кресло в ванную, Офелия отвела взгляд, стараясь не смотреть матери в глаза. Лицо девочки все еще выражало гордость и намек на бунт. Раньше Мерседес такого за ней не замечала и считала, что это лучше, чем грусть, которая в первые дни после приезда окутывала Офелию, словно тень. Мама Офелии была другого мнения. Она подняла с пола испорченное платье, разгладила рукой изгвазданную ткань.

– Офелия, мне очень больно из-за твоего поведения.

Мерседес оставила их одних. Офелия глубже погрузилась в горячую воду. Она все еще чувствовала, как по рукам и ногам ползают мокрицы, но она выполнила первую задачу Фавна. Все остальное не важно, даже мамино расстроенное лицо.

– Когда искупаешься, Офелия, ляжешь спать без ужина. Ты меня слушаешь? Иногда мне кажется, что ты никогда не научишься вести себя как следует.

Офелия все так же смотрела в сторону. Мыльная пена показывала ей ее отражения в тысяче сверкающих пузырьков. Принцесса Моанна!

– Офелия, ты меня огорчила. И отца тоже.

Кресло с трудом развернулось на кафельном полу. Когда Офелия подняла голову, мама была уже у двери.

Отец… Офелия улыбнулась. Ее отец – портной. И король.

Едва за мамой закрылась дверь, Офелия услышала стрекотанье крылышек. Фея присела на край ванны, снова в облике насекомого.

– Я добыла ключ! – шепнула Офелия. – Отведи меня в лабиринт!

Как мельница осталась без мельничного пруда

В стародавние времена, когда магия не пряталась от глаз людских так старательно, как в наши дни, в лесу стояла мельница. Говорили, она проклята, потому что в мельничном пруду солдаты одного знатного дворянина утопили ведьму.

Каждый год в день смерти ведьмы вся смолотая на мельнице мука становилась черной. Даже кошки, охраняющие зерно от мышей, не решались к ней подойти. Мельник Хавьер выбрасывал испорченную муку в лес. Наутро она исчезала, как будто деревья впитывали ее корнями.

Так продолжалось семь лет. Ведьма умерла туманным ноябрьским днем, и на восьмую годовщину ее смерти земля с утра была белая от свежевыпавшего снега. Черная мука на белом казалась еще чернее, словно сама ночь сошла с неба, уступая место дню.

Наутро, как всегда, мука исчезла, но в этот раз на снегу чернела цепочка следов. Мельник пошел по следам. Они вели к пруду. Тонкий лед на нем был разбит, и на поверхности воды плавали комочки черной муки, будто хлопья пепла.