Лабиринт для троглодитов

Варвара от растерянности только пожала плечами. Речь шла, по-видимому, о помещении таксидермички, где она не была с того памятного разговора, первого и последнего, когда она отказалась заделаться интервьюируемым кроликом. С тех пор она ни разу не вспомнила о своем былом пристанище, полагая, что Ригведас все оттуда вывез и заботиться не о чем. Но, как говорится, свято место пусто не бывает…

— Так вот, для большей убедительности я хотела бы пригласить всех присутствующих ближе к берегу — проекция будет осуществляться на пляже, настройка жестко зафиксирована. Вы не возражаете? — Призывный жест, аннулирующий все возражения.

— Наоборот, наши желания совпадают — нам пора на работу, — командор обратил к окружающим замутненный взор. — Коллеги, прошу, в колонну по два…

Все обреченно поднялись, и Варвара вдруг поняла, что никто из них, кроме Гюрга, в течение завтрака не сказал ни единого слова. Она попыталась отстать, потому что органически не способна была шагать в колонне, но Шэд самым естественным образом задержал шаг, так что они оказались рядом, и Варвара очутилась-таки в строю и неощутимо для себя пошла в ногу. Спереди доносился артезианский смех и щебет: «Я оставляю за вами право на сомнения, поскольку внешнее впечатление… Но все мои интервью… Они остались моими лучшими друзьями — и Док Фанчелли, и Параванджава, и братья Каплан — они очень высокого мнения…»

Интересно, а если бы она предложила добираться до пляжа по-пластунски, командор и на это согласился бы с той же обреченной покорностью?

Она вопросительно глянула на Шэда, и он если и не угадал ее мысли дословно, то хорошо представил себе ее настроение:

— Все нормально, Барб. Стратегический разведчик должен быть джентльменом. К тому же, если быть справедливым, то надо отдать ей должное — ведь дура дурой, а прилетела ни свет ни заря, и вертолет посадила в трех километрах, и добиралась по пустынной дороге пешком, без оружия, а ведь знает… Пусть она покажет нам пару фокусов, пока батискаф не прибыл, а там, как вы любите говорить, — и на Матадор.

Они вышли на прибрежную полосу, и море устало засветилось им навстречу. Оно было ясным и спокойным, чересчур ясным и неправдоподобно спокойным — как лицо человека, о котором нельзя сказать, спит он или без сознания. Солнце, скрытое золотистой дымкой, не грело, и над пляжем висел странный, едва уловимый запах, вызывающий во рту вкус металла.

Варвара последней поднялась по винтовой лесенке на крышу бывшего телятника, но в наблюдательную рубку не вошла — там и без нее народу хватало. Она присела прямо на прохладный пластик, положив сплетенные руки на колени, а подбородок — на руки. Из распахнутой дверцы доносился гул голосов, и она, как в давешнем сне, не могла угадать, где же там голос Гюрга.

А вот и журчащее сопрано: «Семнадцатый, семнадцатый…» Это же шифр вызова таксидермички! Ах да, там ее знаменитая аппаратура, «Соллер» или как там еще. «Семнадцатый, вызываю робота Пегас-одна-вторая… Пегас? Включайте аппарат «Соллер», кадр номер один… Командор, а ваше подводное чудовище не проявит каких-нибудь неожиданных эмоций при виде стеллерёныша?» — «Во-первых, он уже три дня никак себя не проявляет; во-вторых, это не чудовище, а механизм, а в-третьих, эмоции свойственны только живым существам». — «А разве он… не живой?» — «Скажем так: разумный, но не живой». — «О, смотрите, смотрите, заработал…»

Варвара вытянула шею — ничего она не увидела, только у кромки воды на гальке лежал теленок. Знакомый теленок. Тот самый теленок, которого она передала Параскиву в день их знакомства… Но ведь они оба, и Параскив, и теленок, уже на космодроме, и к тому же, малыш должен был подрасти…

«Эффект усиливается еще и тем, что изображение двустороннее — с моря вы увидели бы ту же картину. Иллюзия полная, не правда ли? А теперь изменение масштаба… Пегас, снимок номер два!»

Теперь Варвара поняла, почему теленок показался ей таким знакомым, — это же были ее собственные снимки! Как это она забыла, что сама разрешила Маре пользоваться всем, что найдется в лаборатории. И нашлось… Следующим был овцеволк, вернее, целая семерка этих нелепых зверей, причем первый был величиной со слоненка, а последний — как морская свинка. Все они печально разглядывали агатовую гальку, которая не могла удовлетворить ни первую, ни вторую составляющую этих неудобосочетаемых существ.

«Третий кадр — разномасштабные проекции, разнесенные в пространстве сколь угодно далеко. Пегас!..»

Это был самый удачный ее снимок — Степка, которого, как любого нормального ребенка, кидали в воду, и она снизу поймала момент, когда малыш вскинул ручонки и счастливо засмеялся. Таким он и появился — в десяти, двадцати, пятидесяти проекциях, самых различных размеров и в абсолютно неожиданных точках; он как будто стоял на своих косолапых ножках и был готов ринуться куда-то вперед, в море, которое ему по колено…