Лабиринт для Минотавра

Казалось, что он никогда ее не настигнет, хотя она теперь двигалась неторопливо, а он несся за ней вприпрыжку и при иных обстоятельствах настиг бы любую юркую добычу, какая только могла водиться в топях. Но расстояние между ними сокращалось неохотно, будто они превратились в гипостазис апории про комара, который в полете никак не мог догнать ползущую улитку. Нерис помедлила перед возникшим среди низкорослой растительности люком, открыла его и нырнула внутрь. Когда Минотавр в четыре прыжка оказался там же, перед ним сгустилась громадная фигура в знакомой хламиде. Искажение масштаба оказалось столь велико, что Минотавр ощутил себя крошечным существом – гигант пальцем мог раздавить его.

– Не стоит, – предупредил Вергилий. – Вы и так нарушили достаточно правил и предписаний, поэтому настоятельно требую не усугублять содеянного.

Минотавр набычился, стиснул кулачища. Гигантская фигура Вергилия казалась серьезным препятствием, хотя он и был уверен – она всего лишь иллюзия, и его лоцман в лабиринте Санаториума остался таким, каким и был – бодни в живот, и переломится, но Минотавр колебался, прежде чем одолеть последний рубеж на пути к разгадке Саломеи.

– Почему?! – прорычал Минотавр.

Вергилий вытянул руку и приложил ладонь к груди Минотавра. И тот ощутил, будто перед ним возникла неодолимая стена, препятствие, которое не одолеть никаким усилием сил и воли. Тотальность такого ощущения словно воронка сливного отверстия, туда бурным потоком устремились силы, до сих пор двигавшие Минотавром. Его сразила глубочайшая усталость, он покачнулся, попытался опереться хоть обо что-то, но сил не хватало даже на легкий взмах руки. Тело его растянулось на решетчатых поёлах, они казались мягче спального мха, располагая погрузиться в глубочайший сон.

И явилось Минотавру видение, которое и сном нельзя назвать, так как нечто неуловимо отличало его от картин, посещавших каждого, кто спал, хотя и не всегда оставлявших в памяти след. И в этом видении была Саломея, вот только сам он, наблюдавший за ней, был кем-то другим, кто знал Нерис очень давно и ощущал к ней нечто, что не укладывалось в гипостазис праздного любопытства. Ярко освещенный отсек уставлен подставками со скульптурами, Минотавр тщетно пытался определить – что данные скульптуры воплощали.

– Мы – это всё, что у тебя есть, – раздался голос, и звучал он необычно, пока Минотавр не сообразил, что говорит тот, чьими глазами он воспринимает происходящее. – Пожалуйста, вспомни! Нерис! Саломея… Ариадна, протяни мне свою нить, это же я, твой Минотавр! – Говорящий приблизился к Саломее, сидевшей на высоком седалище перед комом влажной субстанции. Возвращенная была сосредоточена на чем-то исключительно внутри нее и задумчиво жевала пряную бодрящую палочку. Но вот она протянула к бесформенной массе руки, но не коснулась ее, а водила над ней кончиками нервных рук с удивительно крупными, болезненно распухшими суставами. И вот поразительно – субстанция ощущала близость пальцев, по ней, в согласии с их движениями, пролегали вмятины, борозды, отчего возникало ощущение, будто внутри пряталось нечто живое, стремящееся вырваться, словно из икринки, если только существовали подобные икринки – бесформенные, с глинистой оболочкой.

9. Возвращение памяти

Тот, в ком пребывал Минотавр, тоже протянул руку, Саломея пыталась ее оттолкнуть, но тот оказался ловчее – вдавил в субстанцию нечто, похожее на светящуюся горошину – крохотную и переливчатую. Нерис издала горловой звук, стараясь сковырнуть посторонний предмет. Горошина вспыхнула, и в воздухе всплыло изображение семьи с тремя отпрысками еще в том возрасте, когда непросто определить – кем им предстоит оформиться. По крайней мере, сам Минотавр, опытом отцовства или близкого знакомства с отпрысками не обладавший, затруднился бы подобрать им подарок на день рождения – куколок или строительные кубики.

– Чудо, что я здесь, в этом лабиринте… если бы не протекция Червоточина… он сказал слово, дабы память вернули именно тебе! Мы должны благодарить его… Вот, это мы! Разве не узнаешь себя? Наших отпрысков?

Одну руку он положил ей на плечо, стараясь прекратить ее пассы над субстанцией, а другую протянул к голоизображению, погрузил в него пальцы, отчего оно пошло пятнами, стало расплывчатым. Говоривший будто и не обращал на это внимание.

– Не надо, прошу, не надо… Это лишь грубая материя, податливая твоим пальцам, но посмотри на меня, вот я, во плоти, и не надо творить меня… я здесь, настоящий, посмотри, вот он я, посмотри…