Лабиринт

Прежде чем проводить меня туда, Кампилли сообщил, что рядом с моей комнатой находится отведенная для меня ванная. Он показал мне ее. Меня удивило, что она такая большая. Кампилли объяснил, что раньше здесь была жилая комната, которую он велел перестроить. Мы спустились вниз, прошли через холл, а затем через гостиную, обитую золотисто-голубой материей, где несколько дней назад синьора Кампилли угощала меня чаем. За этой гостиной была библиотека. В ней царил полумрак. Кампилли поднял жалюзи над одним из окон, и стало немножко светлее. Но еще до этого я успел разглядеть, что библиотека превосходит по размерам гостиную. Она была заставлена высокими палисандровыми застекленными шкафами. Все в них блестело и сверкало: красное дерево, стекло, медная арматура и ключи, позолота переплетов. Так же блестела и сверкала большая витрина, стоявшая в нише между двумя шкафами. В тени оставались лишь портреты, висевшие на стенах. На двух самых больших были изображены мужчины в придворных костюмах. Оказалось, что это отец и дед Кампилли, тоже консисториальные адвокаты, занимавшие, кроме того, какие-то высокие должности в Ватикане.

Отсюда их пышный наряд.

Посредине зала стоял большой стол. И всюду у окон тоже столики и консоли. А на всех них тьма фотографий, вставленных в рамки из красного дерева или серебра. Синьор Кампилли наконец перевел взор с портретов на фотографии, взял одну из них и протянул мне. Это был большой групповой снимоктипичный и традиционный: молодежь и профессора, собравшиеся по случаю какого-то торжества. Этот снимок отличался от других тем, что и преподаватели и учащиеся по большей части были облачены в духовные одежды, то есть в сутаны или в рясы.

- Тысяча девятьсот двадцать седьмой год! "Аполлинаре"! - сказал Кампилли. - Приглядись. На этом снимке есть твой отец.

Что? Нашел?

Он потянулся за лежавшей на столе лупой. Большая, тяжелая, в солидной эбеновой оправе. Но я и без помощи стекла нашел отца. Он стоял в последнем ряду. Прямой, серьезный. Я взял лупу. Маленькая голова стала теперь большой и выразительной, вынырнула из толпы мне навстречу. Я вспомнил в этот момент о телеграмме, которую послал отцу, чтобы успокоить его, и поднес еще ближе к глазам фотографию. Она дрожала, потому что у меня дрожала рука. Я улыбнулся отцу. Напрасно у него такое серьезное выражение лица.

- А это священник де Вое. Узнаешь?

- Он нисколько не изменился! - воскликнул я.

- А вот наш тогдашний ректор Чельсо Травиа, нынешний кардинал и декан Роты. А рядом монсиньор Риге.

- Быть не может! Какой худой!

- Да, он действительно немножко растолстел с тех пор. Что ж, склонность к тучности. Сидячий образ жизни.

Затем Кампилли подвел меня к витрине, стоявшей в нише. Над витриной большая цветная фотография папы с надписьюблагословением для супругов Кампилли. В витрине-раскрытая тетрадь с тщательно выписанным стихотворением. А кроме тетради-молитвенник, карманные часы, перо, несколько карандашей и раскрытый на титульной странице экземпляр "О подражании Христу" Фомы Кимпийского. На середине страницыдарственная надпись. Почерк неразборчивый. Только подписано четко: "Любящий Анджей". И дата: "10 июня 1917".

- За месяц до его мученической смерти, - сказал Кампилли.

Ему уже нужно было уходить. Он опустил поднятые жалюзи.

Мы вернулись через гостиную в холл, Кампилли еще раз в сердечных, изысканных выражениях пожелал мне чувствовать себя здесь как дома, затем позвонил лакею, дал ему соответственные указания, касающиеся завтраков для меня, и ключи, после чего велел вывести машину из гаража. Я проводил его до калитки.

Кампилли сел за руль. Тронулся. А мы, лакей и я, еще некоторое время смотрели, как он маневрирует, объезжая автобусы, набитые экскурсантами, кружащими по небольшому апостольскому государству, укрывшемуся за высокими каменными стенами.

XIII

В Ватиканской библиотеке меня ждали документы, которые я заказал по каталогу отдела архивов. Ждали с понедельника, а уже была среда. Поэтому я счел необходимым как-то оправдаться и сказал, что мне помешали прийти сюда срочные дела.

После чего взял документы и отнес на мой стол. Документов было пять. Все они датировались XIV веком. С каждого свисала печать; ее оберегали от порчи металлические ободки той же эпохи. Несмотря на эти меры, воск печатей не всюду уцелел. Я огорчился: ведь меня интересовало не содержание документов, а именно печати.