Лабиринт

Я жил как раз (just off)рядом с Курфюрстендом. Поблизости была расположена зенитная батарея, и когда она вела огонь, вся квартира (а мы жили на пятом этаже)содрогалась. Грохот орудий становился все сильнее, от бомб дрожала земля. Я подошел к окну, все еще не зная, как быть, и вдруг увидел огромный бомбардировщик, пойманный перекрещивающимися лучами прожекторов. Попав под огонь зениток, он попытался ускользнуть, но это не удалось. "Лучше спуститься,"-сказал я. Отвернувшись от окна, я услышал вой падающей бомбы. Я крикнул жене, чтобы она легла, но она бросилась в детскую и оказалась в дверях, когда раздался страшный грохот. Она рухнула на пол, а меня подбросило в воздух и ударило о противоположную стену. Я услышал звон стекла, грохот падающих кирпичей - и затем - полную тишину. Через мгновенье в ночи зазвучали мольбы о помощи. РАздались крики команд и топот многих ног. Я услышал охрипший голос жены:"Ты в порядке?". Я не знал: все еще был оглушенным. Она очнулась быстрее, чем я и через осколки стекла и груды вещей, бросилась в детскую. Я бросился за ней, со стыдом заметив, как быстро женщины реагируют в таких обстоятельствах. Она распахнула покосившуюся дверь, и ...., под одеялом запорошенный пылью малыш улыбнулся матери счастливой улыбкой, целый и невредимый. Все в комнате - и окно, и мебель было переломано и разбито, в стене над кроватью застрял зазубренный осколок бомбы. Мы с женой опустились перед кроваткой на колени, и на мгновение наши глаза встретились.

Мы были так взволнованы, что не слышали криков снизу:"Пятый этаж, вы с ума сошли? Выключите свет, не слышите они все еще в воздухе?" Мы быстро выключили свет и спустились в подвал. Позднее я вышел посмотреть, что же случилось. Это было невероятное зрелище. В радиусе двухсот ярдов упала серия из пяти бомб. Одна из них врезалась в основание дома и снесла всю его левую часть. К счастью, убежище располагалось не там, иначе мы бы погибли.

После отбоя мы с женой начали разбирать завалы. Я приготовил кофе, и мы просидели вместе до того момента, когда мне надо было идти. - На верховой прогулке я встретился с Канарисом. Когда я рассказал ему о ночных происшествиях, он разволновался (что было для него очень необычно) и сурово разбранил меня за нежелание сразу же спуститься в подвал. Этим утром прогулка верхом была не очень удачной.

Лишь во время завтрака мы заговорили о делах. Мы подробно обсудили японский военный потенциал и Канарис попросил передать ему мои документы по этому вопросу, чтобы самому их проанализировать. Он также поинтересовался, не передавал ли Гейдрих фюреру материалы, которые могут усилить его про-японские настроения.

"Нет, насколько я знаю, нет, - отвечал я. - Я знаю, что Гейдрих очень интересуется Японией и довольно хорошо знаком с ее историей. Действительно, накануне русской кампании он приказал нескольким эсэсовцам изучить японский язык. Он хотел послать 40 из них служить в японской армии, а самим принять на службу 40 японцев. Позднее он намеревался послать 20 лучших из нас для выполнения разведывательной миссии на Дальнем Востоке. Он хотел, чтобы я изучал японскую историю и религию, государственные структуры, влияние католической церкви на японские университеты.

Канарис посмотрел на меня широко раскрытыми глазами. "И вы уже все это сделали?" - спросил он. Я ответил, что нет. "Весь интерес к японскому образу жизни пропадает, когда дело доходит до так называемого расового принципа," - добавил я с иронией.

"Что вы имеете в виду?" - поинтересовался Канарис.

"А вот что. В штате японского посольства работал сотрудник, пожелавший жениться на немецкой девушке. Гимлер был против, Гитлер, разумеется, тоже, а Риббентроп - за. Они ходили вокруг да около несколько месяцев. Расовые эксперты исписали горы бумаги, и в конце концов, нашли в расовых законах лазейку, которая дала им возможность пожениться".

Внезапно Канарис спросил с невинным видом:"О чем вы беседовали с вашим японским другом в Стокгольме?" У меня это вызвало чувство досады, и я ответил, что с японцем ни о чем не разговаривал. Даже, если бы такой разговор был, я бы стал это отрицать - и он хорошо это знал. Он должен был понимать, что я не хочу об этом говорить, но начал делать вид, будто обижен моим отказом. "У вас есть превосходный агент, работающий на японцев, вы должно быть, говорили с ним".

Это была правда. У меня был сотрудник в Стокгольме, итальянец с прекрасным образованием, вхожий в японское посольство, где он много лет работал переводчиком. Он завоевал доверие японцев, и благодаря своему уму, опыту и лингвистическим способностям, часто получал ценную информацию без всяких стараний. Действительно, я увеличил ему плату во время своей поездки в Стокгольм, хотя сам с ним и не разговаривал. Но что же стояло за настойчивым любопытством Канариса?

Об этом я узнал очень быстро, во время обеда, на который был приглашен Гейдрихом накануне.