Тюрьма народов. Добро пожаловать. Здесь никто не знает, как по-французски бляха. Знают только простые слова: есть, спать, Бог, ещё, сдохни. Наступает чужая речь. Крестьянину-французу зазорно копаться в навозе, пусть это делают грязные испанцы, нищие итальянцы, тупые поляки. Сам-то он гражданин чистенький, полноценный. Сам-то он наденет новые сине-бело-красные штаны, с бляхой, и будет нюхать ягоды солнца, он забыл, из чего растёт лоза.
Баланкур-сюр-Эссон, Понтьерри-Сен-Фаржо, Ле-Шато-де-Дам.
А лоза-то растёт из говна и трупов. Французский крестьянин выпил столько вина, выдавленного из говна и трупов, что всё забыл. Всё забыл. Он твёрдо помнит лишь господина Рено. Потому что господин Рено продаёт ему тракторы. Вот скоплю стопку франков со словами «свобода, равенство, братство» и куплю трактор. Свободой, равенством и братством расплачусь за новенький трактор господина Рено.
Красиво. Не забудь это записать.
Пустое. Но лозе, чтоб расти, нужно новое говно и трупы — и вот однажды господин Рено покроет тракторы бронёй, и это будут танки. А господин Даймлер покроет бронёй свою продукцию, по ту сторону.
И это запиши.
Гром грянет, выйдет солнце, я куплю утреннюю газету, а крестьянин покатится по горам, по лесам на бронированном тракторе господина Рено во славу господина Рено, и он будет весело петь, что броня господина Рено крепка, и она крепка, очень крепка, но не крепче снаряда из пушки господина Даймлера. Я вижу горы и леса, изрытые машинами и равномерно покрытые горящими и догорающими людьми, и будет много чужой речи — такая и сякая, и эдакая — потому что перед смертью человек очень разговорчив, все люди.
Пауза.
Впрочем, Лев Троцкий не скажет этих слов и записаны они не будут. Поняла, Наташа? Прохожий имеет право на отчаяние, писатель — нет. Шум в голове. Скоро ликвидация.
Скоро ликвидация.
Вот за это крестьяне и прозвали меня идиотом. Ходит, высматривает, злится чего-то. Бессмысленный старик. Над поляками не смеётся, тракторы не продаёт. Я им злость продаю, да только не покупают.
Пауза.
И у меня были силы всё изменить. Выбросить к чёрту все штаны и тракторы мира. Всё повернуть заново. Сломать эту землю и сделать новую.
Землю без смерти?
Хотя бы без господина Рено. Вот закрою глаза и не увижу лица нашего сына. Но эти поля и людей в огне я вижу чётко.
Вижу. Чётко.
Новости о Серёже?
О нём ничего нет. Где ошибся? Ошибки не было. Или — или. Так или сяк. Жить без границ. Границы, выложенные трупами. И всё-таки этот порядок подкопал себя безнадёжно. Он рухнет со смрадом.
Подкопал себя безнадёжно. Рухнет со смрадом.
Вот это надо записать.
Запиши.
Так и запишем.
Пустое. Повторы. Мало мяса. Я — говорил: приказываю идти и умереть свободными — и люди шли умирать свободными. Говорил: класс угнетателей обречён погибнуть — и мир распадался под ударами моих армий. Почему слова больше не работают?
Здесь работают другие слова: солнце, гулять, трава, Париж, люблю. Зачем ты жив? Пиши. Жив, чтобы писать. Мир сломают и без тебя. Завтра. А ты ешь еду, держи меня за руку и пиши. Сегодня. Сейчас.
Шум в голове, лёд в глазах, чужая речь, нет никаких других, нет никакого сегодня, руки увязли во вчера, и я не могу писать. А без меня — не будет никакого завтра. Без меня не будет никакого завтра. Без меня не будет никакого завтра.
Брось. Подожди. Вот что. Сказка! Знаешь, как появился виноград?
Виноград?
Подожди. Отдыхай. Требую, чтоб ты отдыхал. Смотри на солнце, щурься. Трогай мою руку. Слушай птиц.
Птиц?
Виноград. Знаешь, как он появился? Собака родила кусок дерева.
Откуда это?
Из книг. Оресфей, сын Девкалиона, сына Прометея жил себе и жил. Вот как мы. И остался он один. Вот как мы. Он завёл собаку. Вот как нашу. И она родила кусок дерева.
Хорошо было твоим грекам: крепко знали, где напортачили, и погибали, не сходя с места.
И вот Оресфей, сын Девкалиона, сына Прометея в яму закопал этого собачьего сына, и вырос виноград.
Новости о Серёже?
О нём ничего нет.
Суази-сур-Эколь, Шайи-ан-Бьер, Буа-ле-Руа.
Баланкур-сюр-Эссон, Понтьерри-Сен-Фаржо, Ле-Шато-де-Дам. Путешествия позади, мы обречены на Францию, и о Серёже ничего нет.
Вот что, Наташа. Вот что. Приходил человек, в руках бумага и ничего кроме бумаги. Видимо, из префектуры, чиновник с лицом неумелого подлеца. Сыпал намёками. Спросил, читал ли я газеты.
Только и делаешь, что читаешь газеты. И охота тебе знать про новое платье Рузвельта и телят с двумя головами?
Мы просим нынешнего министра внутренних дел без фраз и без промедления выдворить Троцкого. В случае надобности мы ему поможем.