Кыштымские сказы

— Какой ты Шитов! Кто тебя шил? Что-то суровых ниток не видно! А красными я тебя обеспечу. Купец тебя продал, а я купил. Нарекаю тебя с нонешнего дня Купцовым.

Такая фамилия в Каслях и до наших дней дожила. У вновь нареченного Купцова сын Никита тоже в художестве смыслил. Даже лучше, чем у отца, у него рисунки-получались. Каждый рисунок как живой выходил. На этом люди руками размахивают, говорят аль спорят о чем — чуть не голоса слышны. Хочется самому в спор ввязаться. На другом рисунке озеро о каменный берег бьется. Лодка с рыбаком качается. А на уде у рыбака черт с маленькими рожками. Растопыренными пальцами за леску хватается, сорваться с крючка норовит, а не может. Из-под камней раки высунулись, клешни навострили. Смешливые глаза выпучили. И натуральным образом над чертом хохочут.

А повнимательнее приглядишься: черт-то на каслинского приказчика Парамошку похож. Парамошка и в самом деле рылом на черта смахивал. Пегая бороденка по-козлиному торчала, и глаза желтые, как у филина. Худая спина колесом горбатилась, а пальцы на руках Парамошка всегда нарастопырку держал.

По рисунку Никиты Купцова каслинские мастера первые фигурки чертей и отлили.

Парамошка тайный наказ от Зотова имел. За мастеровым людом в оба глаза присматривать, и за выдумки каслинских мастеров нещадно драть. Чтобы только по господским чертежам все заказы исполнялись. Парамошка за крепостными художниками догляд вел. Случалось, за окнами ливень хлещет, Урал-камень громом гневается, молниями землю бьет. Задумает крепостной мастер для радости собственной души что-нибудь сотворить, надоедят постылые господские заказы. И выберет погоду, когда добрый хозяин на двор собаку не выпустит.

А Парамошка тут как тут. По-лешачьи орет. В дверь избенки стучит, открыть требует. В избу ввалится, на художество взглянет, и по ценности рисунка мастеровому наказание определит.

Приказчику к сорока годам подходило, но он себя за первостатейного жениха считал. Только каслинские девчата далеко приказчика обегали.

Никита-то Купцов с девушкой дружил. С домовницей и певуньей Лушей. Луша — девушка на выданье. Семнадцатую весну встретила. Красавица из красавиц: пройдет мимо — залюбуешься, полюбит — набедуешься. И Никита парень завлекательный. Может, некоторых заводских парней силою послабее, зато душевный да обходительный. Едва начинал месяц в озерной заводи купаться, Никита с Лушей под заветной сосной встречались. Никита попросит девушку:

— Спой, Лушенька!

И покажется, что горная серебряная речка веселой водой зазвенела. Звездочки по синему сарафану рассыпала. И потекла, потекла по уральскому краю… От Лушиной песни певчие птахи просыпались, в девичью песню свои голоса вплетали.

Та заводка Большого каслинского озера, где Никита с Лушей миловались да песни распевали, Лушиной заводью зовется. И месяц там по-прежнему плавает в воде, как потерянная медная девичья сережка…

Однажды в шальную грозовую полночь приказчик Парамошка на огонек в сарайчик Никиты Купцова заскочил. На пороге встал ошарашенным столбом. С нарисованного Никитой портрета на Парамошку девичья красота смотрела. Косы праздничным венком на голове уложены. Глаза как родники глубокие, невысказанной голубизной полыхают. Руки вскинуты крыльями лебедиными, будто в небо лететь зовут.

Заводская нюхалка столбняк с себя скинул, а Никита тут и спрячь портрет. У Парамошки дар речи объявился:

— Чья такая? С кого рисовал? Портрет давай! Натурально голима выдумка!

— Поблазнилось тебе, — ответил Никита. — Не было никакого портрета.

Приказчик слюною побрызгал. За понятыми побежал. Стражников приволок. Обыск устроили. Весь сарай кверху дном перевернули, а портрета не обнаружили. Тогда связали парня и в пыточный погреб бросили. Но Никита и на другой день о портрете словом не обмолвился. Одно заладил: поблазнилось, мол, приказчику. С перепоя, видать, был.

От такого запирательства Парамошку взбесило. Приказал он заводским оплетышам парня на дыбу вздернуть. И за сокрытие мастерства да голимой выдумки бить плетями, пока говорить не начнет. Отхлестали Никиту до бесчувствия. А тот молчит. Оплетыши переусердствовали и чуть насмерть художника не запороли.

Пока барские прислужники художника обрабатывали, Парамошка про Лушу разузнал, и давай к девкиным родителям подкапываться. Богатым женихом себя выставлять. Лушины родители — люди бедные, крепостные, им от такого ухажера деваться некуда. С девичьим согласием в те годы вовсе не считались. День помолвки сам приказчик назначил.

Тут в Касли, как снег на голову, заводчик свалился, с компанией барских забулдыг. В Кыштыме все вино выхлестали и в Касли допивать приехали.

Парамошка общипанным петухом вокруг Зотова забегал. По-ласковому закукарекал. Про заводские дела отчитался. Под конец о своей женитьбе поведал.

— Гоже, гоже, — сказал Зотов. — Давно тебя следовало оженить. Вонью страшимой от тебя шибает. И вино в чаре с неумытой харей подаешь. Не помолвку вечером, а свадьбу велю сыграть. В церковь невесту не вози, без попа обвенчаем. Сам посмотрю, что за краля.