Кыштымские были

Андреев почему-то заволновался и, чтобы скрыть это, поднял плоский отшлифованный камушек и бросил его на воду касательно с расчетом, чтобы он на поверхности остался как можно дольше. Камешек, подпрыгивая, скользнул по гладкой поверхности, и Григорий Петрович считал, сколько он «съел блинов». Четыре. Огнева засмеялась:

— Мало! Смотрите я!

Рыбак смотал удочки и сейчас греб к берегу. Огнева взяла камешек и бросила его. Съела пять «блинов». И победно поглядела на Андреева. За прозрачной броней очков задорно и ласково смеялись ее голубенькие глаза. Он изловчился и пустил камень по воде, что она сбилась считать «блины» и подняла обе руки:

— Сдаюсь!

Шофер поставил машину под куст боярки, постелил возле нее коврик и прилег на него с книгой.

Рыбак подплыл, лодка врезалась в гальку. Огнева взялась за скобу и подтянула ее на берег. Рыбак был в спортивных брюках, майке и в соломенной шляпе. Руки еще не загорели. Значит, на солнце впервые. Упругие бицепсы играли. И вообще он красив телом. Лицо волевое, а глаза синие, приветливые, но твердые.

— Где же твоя рыба? — спросила Огнева.

— Ни черта не клюет, — сознался тот, выбираясь из лодки на берег. — Две малявки всего и клюнуло.

Андреев стоял поодаль, и у него пробуждалось к этому человеку нечто вроде зависти. И еще больше томила неловкость — не свой тут человек, пришлый. И чего это его потащило в чужую компанию?

— Да, — вспохватилась Огнева, — знакомьтесь, пожалуйста.

Она подвела рыбака к Андрееву. Григорий Петрович протянул руку, называя себя. Рыбак представился:

— Алексей Куприянов!

Андреев, обескураженный такой неожиданностью, беспомощно оглянулся на Огневу. Вот так сюрприз преподнесла она ему! Синие твердые глаза Куприянова внимательно и оценивающе глядели на Андреева.

— Забавно! — вдруг улыбнулся Куприянов. — Заново знакомимся! А когда-то и дубасили друг друга запросто.

— Было! — засмеялся Григорий Петрович. — Но кто старое помянет, тому глаз вон!

— Зачем же вон? Я это старое сейчас вспоминаю с умилением. Вроде бы происходило-то в далекие сказочные времена.

— Не говорите, — грустно согласился Андреев.

Старик расстелил на поляне брезент. Огнева нарезала хлеба и расставила эмалированные миски. Алексей из рюкзака извлек старинную пузатую бутылку с красивой бронзовой этикеткой. Расставив в шеренгу, словно солдат, стопочки, стал наливать в них жидкость, похожую на вишневый сок. Расселись вокруг брезента, кое-как сговорили шофера разделить компанию, и Алексей поднял тост. Он поглядел на всех с улыбкой, и глаза у него сейчас не были твердыми, а приветливо-трогательными. Сказал тихо:

— Ну, за встречу на родной кыштымской земле!

Осушил стопку залпом. Выпил и Андреев и понял, что это ром. Огнева только пригубила и поставила стопочку обратно. Шофер пить отказался. Старик Куприянов сначала понюхал, потом посмотрел на свет и, повернувшись к сыну, произнес:

— Со свиданьем, сынок, — и выпил медленно, закинув голову назад. Потом рукавом рубахи обтер губы и заметил: — Вонючая. И в нос шибает. То ли дело русская горькая.

Огнева разлила уху по мискам, сдобрила ее мелко нарезанным зеленым луком. Ели молча. Слышно было, как на озере тукает лодочный мотор да скребутся алюминиевые ложки о миски.

Налили по второй. Алексей сказал, что пьет за школьных друзей: и за тех, кто здравствует ныне, и за тех, кто сложил головы в боях за Родину. Огнева ухаживала за Андреевым, выбрала хорошего линя и положила ему в миску, спросив:

— Вы любите линей?

— Люблю.

— Я тоже.

Она добавила ему ухи, хотя он и возражал. На какой-то миг их взгляды встретились, и голубенькие ласковые глаза опьянили его больше, чем кубинский ром.

Исподволь Григорий Петрович изучал Алексея. Алешка Куприянов, с которым они учились вместе, был далеким и неправдоподобным началом полковника Куприянова. Андреев подумал о том, что неужели и он сам неузнаваемо изменился с тех пор? На щеках Куприянова легли твердые вертикальные складки, и они несколько старили его. Брови тоже густые, как и у отца, но лучше ухожены. Если сравнить лица старика и Алексея, то при всем их определенном сходстве, это были разные типы. Лицо у старого Куприянова грубо, а у Алексея — одухотворенно, оно принадлежало человеку, который живет напряженной интеллектуальной жизнью. Поэтому оно тоньше и привлекательнее.

— Ешь, ешь, — сказал старик, когда заметил, что Андреев отодвинул миску, давая знать, что наелся досыта. — Рыба — она пользительна. Ученые люди говорят — ума прибавляет.

— Тогда дураков надо рыбой только и кормить, — заметила Огнева.

— А мне што — пусть кормят. Коль дурак умным сделается, то хорошо. Вот коли наоборот…

— Что, тятя, были такие случаи?

— Знамо были. Всякие случаи были. Прихожу как-то на Сугомак, а там два субчика рыбу ловят. Главное — как. Возьмут хлебные крошки кислотой напитают — да в озеро. Рыба на хлеб кидается, а кислота-то ее губит. Рыба — кверху брюхом и всплывает. Они ее собирают. Ну и шугнул я их, едрены шишки.