Кыш и я в Крыму

Оказывается, кипарисовский павлин, которого звали Павликом, был подшефным животным пятого класса. Они изучали его повадки, характер, составили «график распускания хвоста» и выяснили много интересного. О жизни Павлика было написано сочинение, которое так и называлось: «Жизнь павлина». Для него ребята сами построили летний дом, а зимой он жил в закрытой оранжерее…

— Я наизусть знаю все его пёрышки! — сказала со слезами на глазах Вера. — Надо их пересчитать. Вдруг ошибка?

— Это мы так не оставим! — сказал Симка.

— Раз уж он два пера выдрал, то ему ещё захочется. Надо около Павлика поставить пост, — предложил Сева.

— Только посекретней, чтобы не спугнуть того типа, — сказал я. — Кыш у меня — ищейка. Если нужно, он с удовольствием пойдёт по следу.

— Спасибо, Алёха, — сказал Симка. — Мы к тебе придём.

— А вы знаете, где я живу? — спросил я.

— Ха-ха! — ответила Вера. — Мы всё знаем. Они забрали свои маски и ласты и ушли, а я пошёл будить всё ещё крепко спавшую маму. Кыш поднялся по лесенке и ждал нас наверху, подальше от моря.

31

Когда мы возвращались домой, к нам подошли две девушки и сказали, смотря на Кыша:

— Простите, это он? Тот самый?

— Бедняга!

— Молодец!

— Я бы на его месте умерла от страха! Мама слушала все эти слова, ничего не понимая, и в конце концов мне пришлось рассказать ей, как волна смыла Кыша в море и как Федя мужественно спас его в самый последний момент от верной гибели.

Несмотря на то, что всё страшное было уже позади и Кыш, просохший на ветру, бежал рядом с нами и радовался жизни, на маме после моего рассказа лица не было от переживания.

— Это я его проспала… Я этого себе не прощу. — сказала она.

— Ты ни при чём. Он сам виноват. С морем не шутят, — успокоил я её. — Вот, допустим, ты отвернёшься сейчас, а я возьму и спрыгну с мостика вниз. Ведь это же я буду виноват, а не ты. Верно?

— От твоих примеров мороз по коже продирает, — сказала мама. — А главное, меня пугает то, что каждый день происходит что-нибудь необъяснимое и странное.

Когда мы вернулись, Анфисы Николаевны не было дома. Кошка Волна спешила долакать из своей миски молоко. Я видел, как Кыш направился к Волне, виновато опустив голову и виляя хвостом. А Волна, изогнувшись, шипела, как будто остужала горячее молоко, и от миски отходить не собиралась. Кыш присел метрах в двух от неё и что-то миролюбиво проскулил. По-моему, он рассказал Волне, как чуть-чуть не погиб и что жизнь, оказывается, так прекрасна, что по сравнению с ней все их войны — чепуха и что нужно дружить и радоваться.

Волна, перестав шипеть, с большим удивлением слушала Кыша, а он, чтобы она не испугалась, пополз на животе к миске. Волна занесла было лапу, чтобы смазать Кыша по носу, но передумала, попятилась назад, а Кыш спросил у неё:

«Можно, я попью молока? Тут немного совсем осталось. Ведь мне сегодня было так страшно!»

Мы с мамой, стараясь не расхохотаться, наблюдали за ними и старались угадать, чем всё это кончится.

Волна, давая понять Кышу, что ей молока ни капельки не жалко, присела в сторонке, готовая в любой момент улизнуть. Я понимал, что кошка — это не собака, и так вот сразу подружиться с Кышем не может и что она всё ещё подозревает его в коварстве.

Долакав молоко, Кыш улёгся недалеко от Волны и с полным доверием к ней закрыл глаза: ему захотелось спать.

— Вот видишь, — сказал я маме, — они почти помирились и, может быть, теперь не будут устраивать ночью шурум-бурум.

— Посмотрим… посмотрим, — вздохнула мама.

32

После обеда мы гуляли по Алупке, и мама купила мне тёмные очки. Но смотреть сквозь них на Ай-Петри, деревья, цветы, и небо, и море мне не хотелось. Мне приятно было видеть всё в настоящем свете…

Потом мы поднялись к Верхней дороге. Под нами зеленели виноградники, а в них серели бетонные столбы, похожие на противотанковые надолбы. Над Ай-Петри всё ещё хмуро висели клочья чёрных туч. Погуляв как следует, мы спустились вниз и вышли на Верхнюю дорогу, когда в Алупке загорелись первые огоньки.

Подойдя к дому, я увидел почему-то убегавшего от нас по Светлой улице папу и крикнул:

— Папа! Ты куда? Папа!

Тогда он развернулся, побежал нам навстречу и, подбежав, спросил:

— Зачем ты кричишь на всю улицу?

— А зачем ты от нас убегаешь? — сказала мама.

— Я убегаю не от вас, а от инфаркта, инсульта, атеросклероза и прочей дряни, — объяснил папа, — и, главное, мне это начинает нравиться. Честное слово!

— Скоро ты станешь абсолютным чемпионом мира по бегу от инфаркта, — сказала мама папе, открыв калитку.

Они сели на лавочке перед домом, а меня мама попросила поставить чайник и накрыть на стол. Это означало, что у моих родителей секретная беседа. Я обиделся и, чтобы не думали, что я подслушиваю, включил радио, накрыл на стол и начал красными чернилами сочинять письмо Снежке. Я почти успел написать о спасении Кыша. Отвлёк меня папа. Он стал расхаживать по комнатам и долго рассматривал военные фотокарточки Анфисы Николаевны. Маме уже при мне он сказал: