Кыш и Двапортфеля

– Нирвана – по-индийски «блаженство». Сию секунду уходи! Мне же тяжело говорить! – взмолился папа, и я от него отошёл.

В этот момент Корней Викентич объявил по радио:

– Внимание! Собака в море! В море тонет собака! Где спасатели? Молодой человек! Это, по-моему, ваша собака!

29

Я бежал к берегу, стараясь разглядеть в волнах Кыша, и одновременно искал глазами лодку, или катер, или спасательный круг.

– Собака за волноломом! Прямо за волноломом! – сказал по радио Корней Викентич.

Меня обогнал Федя. Он выбежал на край волнолома, подождал, когда накатит волна, и нырнул через белую стенку брызг в воду. И тогда с волнолома я увидел маленького серого Кыша. Он плыл не к берегу, а наоборот, в море, волны поднимали его и бросали вниз и несколько раз накрывали, но он выплывал, встряхивал головой и, наверно выбиваясь из последних сил, плыл дальше.

Я не помню, кричал я ему или нет. Я только молил про себя: «Держись, Кыш… Не захлёбывайся… Держись… Ещё немного… Вон плывёт Федя… Он спасёт тебя!»

Федя плыл быстро-быстро, нагнув голову и так сильно работая ногами, что за ним, как за катером, тянулся белый бурунчик.

Он был совсем близко от Кыша, рукой подать! Он схватил бы его за уши, но в этот момент барашек волны ударил Кыша прямо в нос, накрыл с головой, и Федя не мог понять, где он. Тут я закричал от ужаса, на секунду зажмурился, и меня кто-то взял на руки. Когда я открыл глаза, сидя на руках у папы, в море не было видно ни Феди, ни Кыша.

– Тихо, тихо… Не кричи… Успокойся, – сказал папа.

И вдруг Федя вынырнул с Кышем в одной руке, хватанул ртом воздуха и лёг на спину отдышаться, держа мою любимую собаку над собой.

Я заревел от счастья и от благодарности Феде.

Он плыл к берегу то на спине, то на боку, перекладывая Кыша из одной руки в другую, и мне видно было с волнолома, как мокрый, жалкий, худенький Кыш дрожит с головы до ног от холода и пережитого страха.

А волны были такими большими, что выбраться на берег было не просто.

Вот огромная волна бросила их обоих к берегу, но Федя не плыл, а просто, держась на воде, ожидал другую волну. На её гребне он и влетел вверх тормашками на гальку и, когда волна ещё не совсем схлынула, отбросил Кыша подальше от себя.

– Кыш! Кыш! – закричал я и, спрыгнув с папиных рук, побежал по волнолому ему навстречу.

Не успевшего ещё ни разу встряхнуться, я его обнял и прижал к себе, чтобы согреть, и, всхлипывая, говорил:

– Дураша… Ну как же ты так, дураша?

Нас обступили отдыхающие, папа тряс Феде руки, а Корней Викентич, прибежав, спросил у меня:

– Каким образом собака очутилась в море?

– Не знаю. Я не видел… Я же выводил папу из… этой… нирваны, – сказал я.

И тут Торий спокойно рассказал всем, как Кыш запрыгнул на волнолом и подошёл к самому краю. Конечно, первая же волна затопила с боков волнолом и унесла Кыша в море незаметно для него самого.

– Очевидно, для того, чтобы не попасть под удар о бетон, собака поплыла подальше в море, – кончил свой рассказ Торий.

– Почему же вы сразу не подняли тревогу? – спросил его Милованов.

– Стояли и созерцали! – зло добавил Василий Васильевич.

– Я считал, что в этом нет никакой необходимости. Животные руководствуются инстинктом и спасаются обычно без помощи человека, – сказал Торий. – Тем более пёс умеет плавать.

Милованов и Василий Васильевич, ничего больше не сказав, посмотрели на него и отошли в сторону.

– Внимание! Всем продолжать приём воздушных ванн! – сказал Корней Викентич. – Сероглазов и компания, прошу на площадку йогов! А вы, – он подошёл ко мне, – возмутительно бросаете на произвол судьбы собаку. Идёмте, я дам вам обоим валерьянки!

– Алёша, сегодня у меня с тобой и мамой будет очень серьёзный разговор, – зловеще тихо сказал папа. – Кстати, где она?

– Она осталась читать. И Кыш был с ней, – сказал я.

Папа, заиграв желваками, ушёл. Я хотел поблагодарить Федю, но не увидел его. Он куда-то пропал.

Корней Викентич дал мне в медпункте выпить каких-то капель. Потом влил такие же в горло Кыша и, кроме того, поднёс ему к носу ватку с нашатырём. Кыш всё ещё дрожал у меня на руках и повизгивал.

– Корней Викентич, – сказал я, – я вас буду любить и уважать, даже когда постарею. И Кыш тоже. Не ругайте нас. Я обязательно сделаю вам что-нибудь приятное. И Кыш тоже.

– Я вас ругать не буду, – сказал Корней Викентич. – Но очень прошу не мешать моей трудной работе с вашим папой, находящимся в весьма плачевном состоянии. Идите – и впредь осторожней с морем.

– До свидания! Спасибо вам. Мы больше не будем. А можно мне иногда смотреть, как папа стоит на голове? – спросил я.

– Иногда можно… но исключительно иногда, – разрешил Корней Викентич, закашлялся, закрылся платком, плечи у него затряслись, и мы ушли.

30