Мне так захотелось сорвать хоть ягодку, положить её за щёку и долго сосать, как барбариски, чтобы щекотало в горле от ананасного запаха!
Но я бы лучше умер от голода, чем сделал это, и только сглотнул слюнки, вернулся в шалаш, подгрёб поближе к выходу траву, расстелил на ней пальто и лёг.
До ломоты в глазах я всматривался в темноту. Мне казалось, что я лежу в засаде с пистолетом в руке. Сначала это было интересно, а потом надоело. И чувствовал я себя не бесстрашным сторожем, а перед всеми виноватым человеком, чувствовал, что я не благородный мушкетёр, не выдавший Гарика, а предатель всего нашего класса и всех его трудов.
20
Тогда я стал читать наши старые стенгазеты и рассматривать карикатуры.
Одна большая статья называлась:
«ПОЗОР МЕЛКОМУ ВОРИШКЕ И ЕГО УКРЫВАТЕЛЯМ!»
Статья была про то, как Гарик украл в первой четверти из зоокабинета чучела малиновки и трясогузки. Я заметил тогда, что он их прячет за пазухой, но пообещал Гарику, что не выдам его, если он их отнесёт обратно. Гарик после уроков полез через окно в зоокабинет, а я стоял за углом и следил, чтобы его не увидели. Так никто и не узнал про Гарикову кражу. Правда, старичок – учитель истории заметил, как Гарик спрыгнул из окна кабинета и как мы оба убежали, но у него было слабое зрение, он не разглядел нас как следует, и поэтому в статье Гарик назывался иксом, а я, его «укрыватель», – игреком. Потом эта история забылась.
«Лучше бы раньше все узнали, что он за тип…» – подумал я. И уже не гордился тем, что Гарик тогда сказал мне:
«Ты молодец. Ты не предатель».
21
Батарейка фонарика могла разрядиться. Я выключил его и попробовал писать в уме диктанты. Потом вспоминал трудные слова и сам себе объяснял, почему они пишутся так, а не иначе.
Вдруг кто-то заскрёб. Тогда я выбежал из шалаша, выстрелил из пистолета, хотел крикнуть: «А-а!» – но у меня почему-то пропал голос. Я только зашипел, как испуганная кошка, и услышал смех. Из-за шалаша вышел Пашка:
– Думал, ты уснул. Страшно?
Я с минуту не мог выговорить ни слова, как будто захлебнулся, потом спросил:
– Зачем пришёл?
– Ну, ну!.. Наставил наган прямо в грудь. Убери! Домой не хочу идти. Меня участковый ищет. По подозрению. Заберёт и будет держать, пока не разберутся. А что в бригаде скажут? Пошли в шалаш!
– Ты откуда знаешь, что я здесь?
Я был рад Пашке, хотя спрашивал строго, как на посту.
– Маринку встретил… Интересно, кто тут вчера побывал? Давно я в шалаше не спал…
Мы вползли в шалаш. Пашка уселся в углу, обхватив руками коленки. Я снова лёг и, продолжая наблюдать за садом, сказал:
– Все на нас думают, кроме отца и Маринки… И Петра Ильича.
Пашка посмотрел, потом угрюмо сказал:
– Теперь на всю жизнь так будет… И даже через полвека… Сколько мне стукнет через полвека?
– Шестьдесят шесть, – подсчитал я.
– И вот буду я старым, честным Пашкой, а у кого-нибудь пропадёт что-нибудь, и опять… Участковый начнёт дёргать, и жильцы пальцами тыкать… Уеду!.. Не дают жить!
– Через полвека ничего не будет пропадать у людей, – сказал я важно. – Всё будет общее. Ну, может, только случайно, по рассеянности кто-нибудь снимет с верёвки черно-бурую лису. Из-за пережитков социализма.
Я вспомнил разговор с отцом о пережитках, которые были при феодализме.
– Как это – пережитки социализма? – недоверчиво спросил Пашка.
– Очень просто. Ведь сейчас на нас действуют пережитки капитализма, а потом – социализма. Но они будут лучше прежних, безобиднее.
– На кого это «на нас» действуют? – Пашка толкнул меня ногой.
– Я не про тебя. На тебя уже не действуют. Ну, например, на меня. На меня даже пережитки каменного века действуют, не то что капитализма.
– Ничего я не понимаю в этих пережитках. Забыл историю.
– Вот, смотри! – непонятно почему разошёлся я. – В каменном веке люди были безграмотные?
– Наверно, – сказал Пашка.
– А я чемпион роно по ошибкам. Директор так сказал. Или, например, залез… один подлец сюда, в сад, и обобрал первую показательную клубнику. А она общая. Это капитализма пережиток. А если… если другой знал, что он лезет в сад, и не удержал его… и потом не выдал… какой это пережиток?
– Не знаю… Лучше скажи, какой у участкового пережиток?
– Надо у отца спросить. А у того, другого, пережиток феодализма. Это точно!
– Почему?
– Потому что при феодализме были рыцари. Они имели честь. Но клубники общей тогда не было. И один не выдавал другого. Ни за что! Но клубники-то тогда общей не было! – уныло воскликнул я. – Вот ты бы донёс на рыцаря, если бы он у феодала клубнику украл?
– Меня такие рыцари до колонии довели… Уеду…
Пашка всё думал об участковом. Потом спросил:
– Гарик лазил?
– Угу… – промычал я, и мне стало как-то легче. – Как догадался? Он принёс клубнику в котельную. Я ни одной не съел, всю в него запихал, а он отравился. Судить будут?
– Балда ты! Надо было сразу действовать, раньше пережитков… Я на своей шкуре испытал таких товарищей, как Гарик. Нет! Надо уезжать. Туда, где меня не знают. Я объявление видел: «Госцирку требуется один конюх в отъезд». Возьмут. Я люблю лошадей.
Пашка растянулся рядом со мной.